Пока ждал кассиршу — а она, по закоренелой традиции совслужащих, припозднилась, — ходил в Выставочный зал на Беговой. Мастерства много, а сказать нечего. Зашел на ипподром. Пусто, дворники трибуны обметают, собирают стеклотару, а на дорожках проминают рысаков. Жокеи в полушубках, шапках, валенках, может быть, это и конюхи. Едут рядом, разговаривают (а лошади злятся), а одна, черная, с куцей гривкой, так здорово, как заводная, пробежала и два, и три больших круга, что ещё хотелось смотреть. Тележка (видно, более вульгарно трудно обозвать тачку под жокеем) неслась за лошадью так ровно и незаметно, что и я бы усидел. Сегодняшнее утро и прежнее, как уже второй месяц подряд, пасмурное. Ночью — летал. Над люблинской “стройкой века” — канавой для канализации. Также вода, в воде молодая половинка луны.

Главное же вчера то, что был на Ваганьковском. Вся Пресня перестраивается, пустыри, щебень, самосвалы. Голая изгородь, церковь далеко видна. Выскочил из троллейбуса, да еще не вдруг-то перейдешь улицу, движение страшное — несутся днем с желтыми фарами в синем дыму.

Повезло, как всегда везет мне у могил, — никого не было. А издалека казалось, что как раз у могилы толпа народа. Но это вблизи хоронили кого-то. А у Есенина пусто и, как всегда, свежие цветы. И у матери. Провожавшие ушли, оставив временный высокий памятник, из зеленых с красным, венков.

Странно думать об останках. Все-таки он вверху, над деревьями, везде.

Катя с подружками играет в ладушки под припев:

А на левом бе-ре-гу

Ставят памятник ос-лу.

А на правом бе-ре-гу

Люди молятся е-му.

24 ноября, среда.

Вчера развез верстки: рассказы в “Новый мир”, повесть в “Наш современник”. Отдал лично в руки Викулову. Сегодня немного морозно, снег и солнце.

Эту, четвертую, тетрадь я быстро прострочил за 2,5 месяца. Помогло, что брал с собой во Фрязино и половину исписал за три недели. Жалею, что не было дневников в Ялте, Харовске и Малеевке. Сколько пропало! В Харовске снега какие были, солнце, с каких немыслимых гор катались два дурака, как башку не сломали.

А Ялта? Лежал высоко — последнее солнце ноября, сзади черные горы, через них идут снега, а внизу море. Тепло. Уж о Малеевке и молчу.

Но, может быть, все и нужно было, чтоб сказалось в повести?

Всегда я так — только что скажу, тут же себе противоречу, ищу среднее. То есть вечное стремление к русскому двойному суду — людскому и Божескому.

28 ноября, воскресенье. На пятницу был сон — посажен на 25 лет. Кино в лагере. Перевожу с экранного языка вначале себе, потом остальным заключенным.

Сон на субботу того чудней. Монархический сон. Впервые видел во сне царя. “Я тебя к себе возьму”, - говорит царь. “Пригожусь”, - отвечаю я.

30 ноября. Последний день осени. Гололёд, вода.

Зачастил в ЦДЛ, скверно. Вчера партком. 2 часа болтовни. Надо непременно смотреть на это как на сбор материала, иначе гибель.

2 декабря. Утром ходил в дальний магазин за продуктами, через пути. Много товарняков, еле тащатся на сортировку. Перелез на ходу через площадку. Шел обратно — тащится тот или другой, полез снова, но женщина кинулась: “Что вы! А зарежет!!” Не успел я ответить, она объяснила причину испуга: “Если случится жертва на горке, всю службу движения прогрессивки лишат. А то еще и 13-й зарплаты”.

Вот и случай узнать цену своей жизни — сколько, интересно, сумма прогрессивки движенцев? Да плюс 13-я зарплата.

Вчера звонил Тендряков, изругал за функционерство. “Материал собираю”. — “Ты кому другому говори, материал!”.

3 декабря. Дежурил в парткоме. Собирал взносы. Насобирал за два часа 600 рублей, отнес в сберкассу. Ох, худо ходить в ЦДЛ. Люди как мебель, бирочек только нет, номеров инвентарных. Белов увидел: “Ты чего сюда ходишь, писать надо, а не сюда ходить”.

Ах, хорошо провинциалам! Обматерить столичных, обругать их, напоить, уверить в своей первичности — и домой. Безвредны провинциалы, оттого так их хвалит критика. Сидите там — вот вся ваша функция. Но они же без боя Москву отдают.

8 декабря. Чем старше человек начинает писать, тем он неуверенней; тем больше обращает внимание на технику; тем жаднее он ловится за поощрение; тем непробиваемее к критике; тем злобнее к другим при неудачах.

Да! Не записал я, ведь четвертого выступал на встрече молодых прозаиков с бюро секции прозаиков.