Возвращаясь в лагерь от Галатского моста вдоль берега Золотого Рога, я неожиданно столкнулся с генералом Селецким. Старик тащился с вещами, попадая на маленький транспорт № 211, который отвозил продукты на о. Лемнос. Сзади генерала, подбирая грязный подол юбки, прыгала с рельсы на рельсу маленькая, со вставными зубами, женщина еврейского типа.

Поздоровались.

На Лемнос, батенька. Приходится… Врангель приказал. Познакомьтесь, моя племянница.

Я улыбнулся.

Могу полюбопытствовать, в качестве кого попадаете на Лемнос?

Как кого? в качестве председателя корпусного суда вашего корпуса. Скоро вы все переберетесь туда.

При этой новости я присел от изумления и стал собираться с духом, чтобы как-нибудь поделикатнее спросить старика, считает ли он себя в безопасности, отправляясь к донцам.

Но Селецкий заторопился.

Так до скорого свидания, батенька… Опять послужим вместе. Кстати, съездите к Ронжину: он ведь ваше начальство.

О том, что у ген. — лейт. Селецкого нет самолюбия, я хорошо знал. Но приходилось недоумевать, как мог допустить ген. Ронжин такое бестактное назначение в донской корпус, хотя в период его последнего издыхания, того, кто председательствовал на суде над Сидориным.

Через несколько дней я, действительно, посетил ген. Ронжина, который жил и работал в одном месте со штабом Врангеля на пароходе «Великий Князь Александр Михайлович».

Здесь шла вовсю канцелярская работа и царил старорежимный штабной дух. К обеду в кают-компании картина изменилась. Со столов быстро исчезли папки с бумагами и пишущие машинки. Их заменила недурная сервировка. Из кают выплыли нарядные, завитые и напудренные дамы, которые все утро посвящали только одному туалету. Офицерство потянулось «к ручке». Раздавалось щелканье шпор да чмоканье губами о пухлую, выхоленную кожу. Добрых полчаса размещались, усаживались, ждали начальника штаба. Обед с церемониями, не то что в Чилингире или Серкеджи. Вечером опять бумагомаранье и бумагомаранье, приносившее столь мало пользы лагерным сидельцам. Больше всего строчили в наградном отделении.

Неужели еще и сейчас производите? — спросил я начальника этого отделения, своего друга, полк. В. В. Бабенчикова.

А то как же? Управлять нечем, так хоть проявляем деятельность производствами. Нам это дешево стоит. Смотри, какие у меня горы представлений. Вашего донского политика Сисоя Бородина в генералы производим. За верную и честную службу в Крыму, а также, чтобы впредь не крамольничал. Есть чудаки, которые еще добиваются ордена Николая Чудотворца. Если так дело пойдет с производствами дальше, то бог даст, к Рождеству вся армия будет состоять из генералов и полковников.

А знаешь, что говорят по этому поводу казаки?

Что?

Все, говорят, стали высоко, так все и попали далёко.

Ген. Ронжин обласкал меня.

Немедленно спешите в Хадем-Киой. Мы напишем французам бумагу, чтобы не задерживали вас. Генерал Абрамов без вас как без рук. У него несчастье, корпусной интендант ген. Осипов сбежал с деньгами. Он имел неосторожность доверить этому генералу 400 лир, понадеялся, что хоть Осипов, как родственник атамана Богаевского, постыдится жулить. Ничего не вышло. Богаевский не раз уже присылал к нам начальника своего штаба ген. Алексеева с просьбой замять дело. Вот что там творится у вас в Хадем-Киое.

Получив документы, я отправился на Перу, к французскому коменданту Константинополя. В приемной, в затылок друг другу, стояло человек 50 офицеров, медленно продвигаясь к столу, за которым сидел русский полковник, с породистым лицом, в новенькой с иголочки форме. Он крайне небрежно выслушивал просьбы, которые излагались самым вкрадчивым, раболепным голосом, и большинству заявлял:

Приходите завтра.

На тех, кто начинал возмущаться завтраками, покрикивал. Мой независимый тон, с которым я попросил доложить обо мне коменданту, произвел на него самое скверное впечатление, и он под каким-то предлогом отклонил мою просьбу. Когда же я начал возражать, он заявил мне:

— Я с вами не хочу больше разговаривать.

У меня тоже пропала охота беседовать с заевшимся типом.

Таких множество служило у французов или переводчиками или шпионами, чаще же всего тем и другим вместе. Впоследствии, когда французы перестали иметь в них надобность, они посвятили себя другой карьере, в духе Конради и Таборицких.

Я отправился без всякого доклада в кабинет французского коменданта, был встречен очень любезно и через сутки возвратился, после шестинедельного отсутствия, в свой корпус, где меня уже давно считали покойником.

После скандальной отправки бывших мамонтовцев на о. Лемнос жизнь в Чаталджинских лагерях невозмутимо потекла своим порядком.

Казаки и низшее офицерство жили жизнью троглодитов; высшее строевое начальство, получая жалованье, пыталось цукать и подтягивать, о. Андроник тянул священные песнопения, информаторы — волынку о войне до победы и о грядущем возрождении родины с помощью врангелевской армии, а интенданты урывали из казачьего желудка последний кусок.