Я все воспринимаю одновременно. Вижу все со всех сторон; я — часть кишащих вокруг меня миллиардов. Я существую во всех людях, и все они существуют во мне. Я прозреваю всю историю человечества в едином мгновении — как прошлое, так и настоящее.

Просто-напросто напрягая зрение, я могу заглянуть все глубже, все дальше в прошлое. Теперь я иду назад через странные кривые и углы. Кривые и углы множатся вокруг меня. Сквозь кривые я прозреваю обширные сегменты времени. Есть время кривых и время углов. Существа, обитающие в угольном времени, не могут проникнуть во время искривленное. Все это очень странно.

Я все дальше углубляюсь в прошлое. Человек исчез с лица земли. Громадные рептилии притаились под гигантскими пальмами или плавают в мерзкой черной воде зловещих озер. А теперь исчезли и рептилии. На земле животных не осталось, но под водой — я их ясно вижу! — над гниющей растительностью медленно проплывают темные силуэты.

Эти силуэты становятся все примитивнее и проще. Теперь это уже просто отдельные клетки. Повсюду вокруг меня углы — странные углы, подобных которым на земле нет. Мне отчаянно страшно.

Есть бездна бытия, непостижная для человека…

Я глядел во все глаза. Чалмерс вскочил на ноги и стал беспомощно жестикулировать руками.

— Я прохожу сквозь сверхъестественные углы, я приближаюсь к… о, нестерпимый кошмар!

— Чалмерс! — закричал я. — Не пора ли мне вмешаться?

Он быстро поднес правую руку к лицу, словно заслоняясь от страшного зрелища.

— Нет, пока еще нет! — прохрипел он. — Я пойду дальше. Я должен видеть… что… лежит… за пределами…

Лоб его заливал холодный пот, плечи судорожно подергивались.

— За пределами жизни есть… — лицо его побелело от ужаса, — есть твари, которых я не в силах рассмотреть. Они медленно движутся сквозь углы. Они бестелесны — и неспешно проплывают через неописуемые углы.

И тут я почувствовал вонь. Вонь резкую, невыразимую и такую тошнотворную, что мне сделалось дурно. Я быстро метнулся к окну и распахнул его настежь. Когда же я вернулся к Чалмерсу и заглянул в его глаза, я чуть не потерял сознание.

— Сдается мне, они меня почуяли! — завизжал он. — Они медленно поворачивают в мою сторону…

Чалмерса била неудержимая дрожь. Он принялся хватать руками воздух. Затем ноги под ним подломились, и он рухнул лицом вперед, постанывая и пуская слюни. Я молча наблюдал, как он с трудом тащится по полу. Ничего человеческого в нем уже не осталось. Зубы оскалены, в уголках губ выступила пена.

— Чалмерс! — закричал я. — Прекрати! Прекрати это, слышишь?

Словно в ответ на мои увещевания, он принялся издавать хриплые конвульсивные звуки, больше всего похожие на лай, и, отвратительно извиваясь, пополз по кругу. Я нагнулся, схватил его за плечи. Встряхнул — яростно, отчаянно. Он извернулся, куснул меня за запястье. Мне сделалось дурно от ужаса, но я не смел выпустить беднягу, опасаясь, как бы он не убился в приступе ярости.

— Чалмерс, — уговаривал я его, — перестань, право же, перестань. В этой комнате тебе ничто не повредит. Понимаешь?

Я продолжал трясти Чалмерса за плечи и увещевать, и постепенно безумие его оставило, лицо прояснилось. Конвульсивно содрогаясь всем телом, он рухнул бесформенной грудой на китайский ковер. Я отнес его на диван и уложил. Лицо Чалмерса исказилось от немой боли; я видел, что он все еще пытается вырваться из-под власти страшных воспоминаний.

— Виски, — пробормотал он. — Бутылка в комоде под окном — в верхнем левом ящике.

Я протянул ему бутылку. Чалмерс вцепился в нее крепко-накрепко, аж костяшки пальцев посинели.

— Они меня чуть не сцапали, — выдохнул он. Осушил бодрящий напиток жадными глотками, и постепенно щеки его порозовели.

— Этот твой наркотик — дьявольское зелье! — проворчал я.

— Не в наркотике дело, — простонал он.

Безумный блеск в его глазах угас, но он по-прежнему выглядел человеком пропащим.

— Они почуяли меня во времени, — всхлипнул он. — Я забрел слишком далеко.

— Какие такие они? — спросил я, подлаживаясь под его тон.

Чалмерс подался вперед, стиснул мою руку. Его била неудержимая дрожь.

— Никакими словами их не опишешь! — хриплым шепотом поведал он. — Они смутно отображены в мифе о Падении и в непристойных образах, что выгравированы на древних табличках. У греков для них было свое название, маскирующее их гнусную суть. Древо, змей и яблоко — вот туманные символы самой кошмарной из тайн.

Голос его сорвался на визг.