— Как необычно и любопытно, — сказал он. — Эта улика... Это что-то особенное?

От ее щек отлила кровь, но она вскинула подбородок:

— Ну, я не могу этого сказать, но, Чад, разве вы не понимаете? Джайлз уверен, что вы украли подвеску!

Рот Чада сжался жестче.

— Да, но, видите ли, мнение мистера Дэвентри меня совершенно не интересует и не волнует.

— О Боже, ради всего святого! Он зашел так далеко, что сказал мне — он собирается сообщить на Боу-стрит о своих подозрениях. Ну как вы не понимаете? Вас могут арестовать!

Чад вздохнул.

— Вы же знаете, моя дорогая, мы с вами уже говорили об этом. Вы хотите, чтобы я понесся на Боу-стрит и заявил во всеуслышанье — всему миру, что я так же невинен, как младенец? Что я не крал подвески и что я — не вор? — Он взял ее руку. — Вы не думаете, что будет лучше подождать, пока мне предъявят обвинение хоть в чем-то, прежде чем я разражусь разного рода заявлениями?

— Да, но...

— Я чувствую, что мне нечего больше добавить по этому вопросу.

— Может, вам нужно поговорить с Джайлзом?

— Чего ради? Убеждать его в моей невиновности? — нахмурился Чад. — Не думаю.

— Так вы не знаете, чем рискуете? — от отчаяния ее голос был полон ярости. — А как насчет тех, кто уверен, что вы на краю пропасти? Они будут только потирать руки от радости, когда услышат о вашем новом несчастье.

Наступило долгое молчание. Между ними возникло нечто, чего Лайза не могла понять. Оно нависло над ней, как свинцовый туман, и Лайзе показалось, что ее ударили.

— Чад! — выкрикнула она. — Он мой друг. Он просто пытается защитить меня.

Чад пристально смотрел на Лайзу. Итак, она снова отвернулась от него. У нее даже не хватило честности признаться, что она собирается отнести шкатулку на Боу-стрит — если только уже не отнесла. Ему захотелось схватить ее за плечи и сильно встряхнуть, и сказать ей, что он — не вор, и как только она могла подумать такое?! Но вместо этого он с горечью подумал: «Может, ее нельзя за это винить сейчас, как и в прошлый раз!?» Можно ли ожидать, что она слепо поверит ему, когда весь свет поставил на нем клеймо вора и отъявленного мерзавца? Наверное, нет. Но, Господи, он так хотел, чтобы она верила! Даже теперь он не мог не чувствовать желания схватить ее в свои объятия и целовать до полной потери рассудка.

Он напрягся. Нет, провалиться ему в ад, если он капитулирует перед женщиной, которая готова повернуться к нему спиной — опять. И которая — куда уж яснее — влюблена в другого. Он смог освободиться от любви к ней тогда и, видит Бог, сможет сделать это теперь.

Но все же его рука безотчетно поднялась, чтобы убрать непослушную золотистую прядку с ее щеки.

Когда он заговорил, его голос был жестким и немного хриплым — и это было странным контрастом его нежному прикосновению.

— Я понимаю вашу преданность вашему... другу, Лайза, но я должен делать то, что считаю нужным.

— То есть ничего.

— В данный момент — да.

Лайза чуть не закричала от отчаяния.

Неужели он собирается допустить повторения той же истории? Неужели он позволит опять выгнать себя из дома — и все из-за своей дурацкой гордости? Но на этот раз все оказалось опаснее просто сплетен. Теперь Чаду грозит арест, и ему придется бежать, как вору, под покровом ночи. Разве для этого он родился на свет? И совершенно ясно, что она не в силах ничего поделать. В прошлый раз она умоляла его не сдаваться. Но не в ее привычке повторять свои ошибки. Она резко встала:

— Тогда не о чем больше говорить.

Ее тон был ледяным, и она приготовилась покинуть комнату. Но в дверях вдруг остановилась.

— Между прочим, срок нашего пари — я говорю это на случай, если вы забыли, — истекает меньше чем через неделю. Я дала указания Томасу подготовить отчет о моих инвестициях. Вы согласны встретиться со мной в его конторе, ну, скажем, в одиннадцать часов двадцать пятого?

Чад только кивнул в ответ, когда брал свою шляпу, перчатки и трость. Она молча проводила его до входной двери, и когда отступила в сторону, чтобы дать ему пройти, то взглянула на него. Чад выглядел крайне подавленным, и что-то внутри нее дрогнуло. Она чуть было не протянула ему руку, но вместо этого лишь проговорила холодные слова прощания и быстро закрыла за ним дверь.

Остаток дня прошел уныло — под стать погоде на дворе. Лайза рискнула выбраться из дома для недолгого путешествия в Сити и обнаружила, что банки и биржи превратились просто в сумасшедшие дома, и ей было трудно удержаться, чтобы не заткнуть уши — повсюду слышались безумные выкрики, неслись приказания о продаже, больше похожие на вопли, и в довершение всего передавались плохие новости с поля сражения.

В сущности, после нескольких месяцев безразличия Лондон захлестнула беспрецедентная волна пораженческих настроений. В бесчисленных гостиных дамы шептались о неминуемом нашествии орд сластолюбивых французов. В клубах джентльмены собирались в кружки и, покачивая головой, говорили о несчастье, которое они все как один предвидели.