Вот с чем имели дело с мая по июль 1696 года Питер Кук и Томас Уайт, авторы противоречащих друг другу версий. Их казнь откладывали снова и снова, порой всего на неделю, чтобы они могли как следует осознать, сколь ужасна их жизнь, и представить, насколько хуже (и короче) она может стать. К началу августа они пришли в соответствующее состояние, и тогда смотритель Монетного двора предложил им покопаться в своей памяти и отыскать какую-нибудь новую информацию о скандале на Монетном дворе.

Уайту грозила серьезная и почти неотвратимая опасность. Предыдущее дело против него было спорно — на его примере было видно, с какими трудностями сталкивались чиновники, пытаясь добиться осуждения даже самых известных преступников. Доказательства, представленные во время судебного расследования, были в лучшем случае неубедительны, и большое жюри графства Мидлсекс трижды отклоняло обвинения против Уайта, прежде чем обвинитель нашел подходящую юрисдикцию — Большое лондонское жюри, которое можно было склонить к вынесению обвинительного акта. Такая настойчивость предполагает, что у Уайта были сильные враги, и это подтвердилось после того, как он был осужден. Некий член парламента требовал его казни и обещал проблемы в Палате, если Уайт ее избегнет.

У Ньютона были огромные рычаги влияния: если одного приговора было недостаточно, то ко времени их первой встречи он получил информацию о том, что Уайт помог двум сообщникам наладить пресс для чеканки, что было тяжким преступлением. Таким образом, Ньютон был единственной надеждой Уайта, но поначалу обвиняемый недооценил свое весьма затруднительное положение. На первом допросе Уайт не пожелал выдавать двух своих сообщников по делу о прессе, и Ньютон уже был готов самоустраниться и предоставить Уайта его судьбе. Но тот вовремя опомнился и начал говорить. Ньютон крепко прижал свою жертву: после каждого допроса он подавал прошение об отсрочке исполнения приговора не более чем на две недели. Он откладывал повешение целых тринадцать раз, пока не убедился, что Уайт предал всех, кто был в чем-либо замешан, а быть может, и тех, кто не был. Наконец, в мае 1697 года, Ньютон выпустил птичку из клетки: его стараниями Уайт был помилован, после того как провел целый год в Ньюгейте.

Питер Кук понял суть игры намного быстрее. На первом же допросе он выдал по крайней мере троих. Первый был дезертиром, и его быстро вернули в армию. Второй в свою очередь, сообщил достаточно сведений, чтобы обеспечить себе помилование. Третий не мог предложить ничего ценного. Он был признан виновным и сослан в Вест-Индию, на "малярийные острова", — наказание, которое по сути было отложенным смертным приговором.

Эта информация дала Куку отсрочку, но никак не помогла Ньютону разобраться в деле о пропавших штампах. За август и сентябрь он допросил еще шесть человек, а возможно, и больше. Он арестовал более тридцати подозреваемых и всю осень не прекращал поисков.

Что же делал Уильям Чалонер, в то время как Ньютон и его растущая команда информаторов, посыльных и клерков осваивали весь город?

Он не скрывался. Выйдя из Ньюгейта [288] в конце зимы 1696–1697 годов, он подыскал себе в Лондоне новое жилье. Ньютон, по-видимому, допросил его только раз, возможно, в августе — во всяком случае, не позднее конца сентября. Все остальные были под стражей, неутомимый Ньютон их допрашивал и непрерывно угрожал, пока они не ломались. Один только Чалонер настаивал на версии, по которой преступный заговор зародился внутри Монетного двора, и Ньютон не мог заставить его отказаться от этих обвинений.

Как обнаружил Ньютон, при всей суровости закона изготовление фальшивых денег оказалось преступлением, за которое было трудно было преследовать по суду. Как показал пример Уайта, даже добиться предъявления обвинения было не так-то просто. Кроме закономерного скептицизма, вызванного системой поощрений за выдачу преступников, сама жестокость "кровавого кодекса" — огромного списка преступлений, которые карались смертью, — приводила к тому, что присяжные неохотно выносили обвинительные приговоры, если их не вынуждали неоспоримые доказательства. В данном случае Уильям Чалонер благоразумно держался на безопасном расстоянии от штампов, которые могли быть уликами против него. Кук и Уайт могли лишь засвидетельствовать, что Чалонер неким образом был вовлечен в схему как один членов из группы.

Чувствуя себя в безопасности, Чалонер твердо стоял на своем: отрицал свою причастность и во всем обвинял Монетный двор. Он даже предлагал Ньютону помощь в разрешении скандала в Тауэре. Ньютон должен был всего лишь нанять контролером Монетного двора некоего человека, которого Чалонер мог порекомендовать без колебаний, — Томаса Холлоуэя. По чистой случайности, он был давним сообщником Чалонера по изготовлению фальшивых монет. [289]

Ньютон отклонил это предложение. Хотя он боролся с преступностью лишь несколько месяцев, он остерегался принимать "помощь" от подозреваемых. Но в то же время у него не было никаких очевидных причин, чтобы начать преследовать Чалонера. Штампов у того не было. Те, кто его обвинял, уже были приговорены к смертной казни по другим делам, а это означало, что суд присяжных вполне мог не принимать во внимание их показания, считая их жестом отчаяния. Ньютон еще не догадывался, с кем он имеет дело в лице Уильяма Чалонера.

В наш век постоянной коммуникации не стоит забывать, что выследить негодяя во времена Ньютона было не так-то просто. Чалонер, безусловно, оставил достаточно следов, выдававших в нем мошенника. Тюремщики Ньюгейта могли узнать его по двум предыдущим посещениям. Кое-кто в правительстве мог вспомнить его по делу о якобитских памфлетах, а кое-кто в казначействе — по тысячефунтовой награде, выплаченной ему в 1695 году.

Но Англия не знала полиции в современном смысле до тех пор, пока ее не создал Роберт Пил — впервые в мировой истории: эта городская полиция начала работать в Лондоне в 1829 году. И тогда наконец вошли в обиход бюрократические представления о регулярном ведении записей, скучные, но эффективные формы сбора и хранения данных, позволявшие полиции отслеживать злодеев. Но в 1696 году Чалонер вовсю пользовался тем, что этого вида полицейской работы еще не существовало. Идентификация была случайной, даже анекдотичной. У тех, кто выполнял полицейские функции в различных службах, не было привычки общаться друг с другом. Агентам короны, которые охотились на заговорщиков, не приходило в голову делиться своими данными с людьми смотрителя Монетного двора, ищущими фальшивомонетчиков. В Уайтхолле могло храниться многостраничное досье на какого-нибудь преступника, но в Тауэре об этом никто не догадывался.

И это означало, что для Ньютона в августе 1696 года Чалонер был всего лишь еще одним мутным персонажем, фигурирующим в огромной маловразумительной груде информации, с которой ему приходилось работать. Ньютон знал, что свидетели, которым грозит виселица, скажут что угодно, лишь бы избежать ее, поэтому истинная роль Чалонера в расследуемом преступлении была неочевидной. При таких обстоятельствах шансов добиться его осуждения было немного. У Ньютона был единственный выбор: он задал Чалонеру все вопросы, какие только мог. Чалонер аккуратно ответил на них, избегая противоречий. Ньютон выслушал его, а затем позволил ему уйти.