– Да, Лета, – сразу ответила Собака. – Что с тобой?! Ты где?

– В арке… здесь киоски… – двоящимся от плача голосом всхлипывала Лета.

– Жди меня, стой, где стоишь!

– Здесь темно…

– Слушай: выйди из арки на улицу, но никуда не уходи. Я перестраиваюсь и уже еду к тебе. Хочешь, будем разговаривать? У меня здесь громкая связь.

– Нет, не надо. Я буду ждать, – прошептала Лета.

Когда-то она без конца раздвигала границы своего собственного добра и зла, с восторгом, виной и ужасом определяя пределы милосердия и жестокости, на которые способна сама. Она была непреклонна, и, в конце концов, успешно разрушила «ценности», с которыми к ней лезли с экрана и от школьной доски, а так же твёрдо уяснила для себя, что в этом мире хорошо, а что – на помойку. Способ плох тем, что при этом никогда не узнаешь, на что готовы другие, где проходят границы их благости – если они вообще есть, и что для них означает слово «любить». Поэтому налёт возбуждённого шефа, хотевшего всего лишь, чего и все – удовольствия, серьёзная Лета восприняла как покушение на насилие, она чувствовала себя униженной, с избитым сердцем и раздробленной душой.

Собака подъехала на своей коричневой «Хонде» и сразу увидела дрожащую Лету, беспомощно стоявшую перед бровкой грязного снега в мокрых сабо и куртке нараспашку поверх белевшего в сумерках кителя. Она усадила Лету на переднее сиденье, включила подогрев кресел и в упор, словно обо всём уже знала, но лишь хотела услышать от самой Леты, спросила:

– Как это случилось?

– На работе, в «Пилаве».

– Ты его знаешь?

Лета кивнула, но продолжала смотреть вниз, на свои сжатые у живота руки.

– Он наш шеф-повар.

– Отлично! То, что вы знакомы, вины с него не снимает, зато облегчает расследование. Отсидит пять лет в обществе близких по духу козлов. Мы своих в беде не бросаем. Едем в прокуратуру!

Лета испуганно подняла взгляд, наконец, глянув в лицо Собаки.

– Зачем в прокуратуру?

– Напишешь заявление, чтоб отсидел! Ничего не бойся, у нас есть свои юристы, адвокаты, и судьи среди наших найдутся.

– Он ничего не сделал, – Лета снова всхлипнула. – Только хотел.

– За покушение сядет. Проверят на причастность ко всем подобным происшествиям по Москве и дальнему Подмосковью. Организуем! Он тебя бил?

– Нет, цветы подарил. Ненавижу цветы!

– Угрожал?

– Нет, – Лета помотала головой. – Полез с поцелуями, сказал, поедем в Сочи. Я вырвалась и убежала. И всё. Он нормальный, не знаю, что на него нашло.

– Горячий повар с сердцем золотым? Понятно. А чего тогда рыдаешь? Только не надо его выгораживать. Давай без стокгольмского синдрома. Сейчас ещё начнёшь себя винить? Ты абсолютно ни в чём не виновата, – Собака тяжело вздохнула. – Не бил, не угрожал. За розы мы его засадить вряд ли сможем. Тогда почему ты плачешь, можешь объяснить? Расскажи – сразу станет легче.

– Я этому идиоту доверяла. А он! Прямо на кухне, у плиты… Он старый и толстый! – Лета всхлипнула и залилась слезами. – Мне сейчас так одиноко! Как будто я во сне потерялась в тёмном городе. И кругом чёрные дома, чёрные деревья, и мне нужно найти свой двор, войти в чёрный подъезд и добежать по лестницам до своей квартиры. Меня, наверное, до конца жизни кто-то будет подстерегать, и хватать своими жирными лапами.

– Пока будешь общаться с самцами, так и будет. В том, что случилось, ты совершенно ни при чём. Думаешь, он именно тебя хотел? Нет, просто собирался кончить без отрыва от производства. Поэтому не вздумай убиваться, ненавидеть весь свет и вставать под душ для ритуального смывания грязи. Дело не в тебе. Все самцы такие! Ему всё равно с кем. На твоем месте могла оказаться любая, что под руку подвернулась. Ему твоя душа, душевная близость побоку, – Собака дотянулась до бардачка и вытащила упаковку влажных салфеток. – На, утрись, и не плачь больше из-за мужиков. Никогда не плачь. Ты же видишь, какой это мир, разве он стоит наших слёз?

«Хонда» медленно двигалась в потоке машин.

Лета не знала, плакала она от обиды и разочарования в людях – именно во всех людях, а не в мужчинах, – или от того, что постыдно бежала, и сейчас, сырая и встрёпанная, чувствовала себя побеждённой и проигравшей. Ей казалось, она дерзкая и циничная, но выяснилось, что в отношении некоторых говнюков её, Леты, запаса ненависти, предназначавшегося для домашнего и школьного употребления, явно не хватало.

– Ты не забывай, у нас не только зубы мудрости есть, но и резцы с клыками. Не стесняйся их показывать, – словно услышав её мысли, бросила Собака.

– Да, – кивнула Лета, успокоившись. – Надо быть злее. Сейчас без злобы никак.

– Давай, отвезу тебя домой. Где ты живешь?

Лета высморкалась в салфетку и взглянула на дорогу.

– Мы в обратную сторону едем.

– Сейчас развернёмся. Самцы утверждают, что лучшие повара – мужчины. Ты завтра выходишь в «Хлеб и шоколад», работаешь как лошадь и доказываешь себе и самцам что мы, женщины, самые лучшие в мире шефы. Это будет твоя месть ему, это он у тебя лизать будет. – Собака захохотала. – Я имею в виду карамель.

Дома Лета кинулась в ванную, радуясь, что папа и бабушка еще не вернулись. Постояла под душем, просто чтобы смыть запах кухни, а потом легла в своей комнате, завернувшись в угол покрывала.

Встала она только к ужину. После салата и папиного бокала портвейна, который он, эстетствуя, называл аперитив, бабушка вытащила из духовки запечённую рыбу и поставила лоток на керамическое блюдо в центре стола. Папа бросил взгляд на телевизор, мельтешивший с отключенным звуком, и взял пульт.

– Ещё раз о происшествии в центре Москвы, – строго сообщила диктор. – Как нам только что сообщил наш корреспондент, работающий на месте события, взрыв в клубе «Пилав» произошел в 16 часов 10 минут. Площадь возгорания составила более ста метров, к настоящему времени пожар потушен.