— А что про Викуську трындели здесь. «Выдающаяся»! Нормальная она баба была! Самая обычная! Просто сильная. Сильнее всех этих вонючек в штанах. И-ик! — Защитница Викуськи сконфуженно потупилась, но икота продолжала ее мучить, и разговор не клеился.

Влад все же предпринял попытку:

— Никогда Анатолий не смирится с потерей. Даже не представляю, как он выживет, памятуя еще и трагедию с дочерью.

— Да как жил, так и будет жить-проживать Викуськой нажитое. Еще молодуху себе найдет. И-ик!

— Ну, знаете ли! — изобразил родственное негодование Загорайло. — Они были прекрасной, просто идеальной парой!

— Тю-тю-тю. — Блондинка брезгливо поцокала языком. — Ничего идеального на этом свете не бывает. И-ик! Мне нужно попить. И пописать. — Дама категорично загасила окурок и удалилась, стараясь держать равновесие.

— Интересная женщина, — указал рукой на спину блондинки Влад, обращаясь к сидящему у стола мужчине в усах, смакующему пирожное.

— Ирка Молева? Архивистка, — отмахнулся небрежно усатый. — И что с ней Виктория дружила?

Ничего толкового усатый, оказавшийся сисадмином, не рассказал: похоже, он знал Викторию меньше любого из присутствовавших на поминках коллег.

Найдя пьяненького Валентина, который изливал душу грузному пожилому мужчине, порядком, как видно, утомив того, Влад договорился о завтрашней встрече на час дня и с чувством выполненного долга покинул скорбную трапезу.

Зима была также невыносима для Люши, как клетка для канарейки. Главным делом жизни несостоявшейся артистки пятнадцать лет назад стал подмосковный сад. Субтильная агрономша сумела создать в заброшенном шатовском имении райский уголок, приносящий к тому же неплохой доход.

Зимой натуралистка сонно передвигалась по ограниченному пространству квартиры, оживая лишь к февралю, когда наступало время для пестования нескольких ящичков с рассадой под лампами дневного света. Долгожданный март вселял вдохновение: начинался сев цветов, разнообразных сортов помидорок и трав. Нынешний март лишь пугал неизбежностью суеты. Люша вставала с дивана, подходила к лоджии, смотрела на кассеты для рассады и мешок с перегноем и, морщась, возвращалась на диван, чтоб зарыться в спасительный плед. Такого всеобъятного одиночества она не испытывала никогда. В детстве ее обожали родители. На втором курсе ГИТИСа она вышла замуж за любящего, надежного Шатова и тут же родила сына Костю — по-стариковски мудрого с младенчества. И что теперь? В сорок лет, когда «жизнь только начинается»? Родители умерли. Красавец муж разлюбил. Котька уехал жить к невесте. «А мне сродниться с томатами Де-Барао? Или просто все это прекратить одним махом? Вон, как та телевизионщица?» Эти навязчивые, страшные мысли лезли в голову все чаще и чаще. И пожалуй, лишь подруга-сестра Светка, у которой жизнь и впрямь только началась с замужеством и рождением сына, вселяла в Люшу оптимизм: «Сашка никуда не денется. Он без тебя жить не может, это и Быстров говорит», — ненаглядный супруг был для Светки царем и богом. И истиной в последней инстанции. А вообще она удивлялась своей подруге — дамочке импульсивной и решительной, что та никак не осмелится на серьезный разговор с изменщиком или, на худой конец, «космы разлучнице повыдирает». Люша же обреченно попискивала в ответ: «Не могу… Не хочу…»

Подруги словно поменялись ролями и темпераментами. Флегматичная и нерешительная дылда Атразекова превратилась в цветущую, полную энергии мадам Быстрову, благополучно разродившуюся богатырем, а успешная и неукротимая Юлия Шатова — в безропотную мышку-пенсионерку, доживающую век «под метлой». К сожалению, подруги не могли часто видеться из-за расстояния, разделявшего их: Светлана перебралась с наступлением декрета к мужу в Эмск, подмосковный райцентр, находящийся в ста тридцати километрах от Москвы. А с рождением долгожданного Егорки и вовсе не имела времени даже на короткие телефонные разговоры. Лишь по воскресеньям, в полдень, когда супруг торжественно вывозил коляску с наследником во двор и с благоговением катил ее перед собой, слегка покачивая, если Горка вдруг кривил мордашку, мадам Быстрова усаживалась к телефону.

В этот раз она застала подругу в приподнятом настроении, судя по звонкому «алло».

— Что, поговорили? — радостно пробасила Светка, не поздоровавшись.

— Я сказала ему позавчера, что не держу при себе. А он, как прежде, что любит, — без особого восторга в голосе отчиталась Шатова.

— Ну вот! Что я тебе говорила?! Временный кризис среднего возраста.

— Да все продолжается, Свет, — устало выдохнула Люша. — Молчит, глаза прячет. И сегодня — то ли на запись, то ли еще куда помчался. Не знаю, не знаю… — Люша притихла и потом, проглотив комок, неестественно бодро поинтересовалась:

— Что с кормежкой? Молока прибавилось?

— Ну, выдавливаю что-то в качестве аперитива, — протянула Светка.

Люша засмеялась:

— Это здорово. А я вот на английский налечь решила. Помнишь, как мы порывались весь учебник Бонка проштудировать? Я на четвертом уроке уже! Во как!

— Ага, смотришь на do c has, а сама думаешь, в какой позиции и где сейчас муж пребывает. — Подобной прямолинейности Светка научилась у Люши, которой теперь приходилось пожинать плоды своего многолетнего влияния.

— Каковы твои предложения? Броситься под поезд?! — с надрывом спросила она.

— Люлюш, ну что ты. Прости меня, дуболомку. Я, собственно, хотела тебе одно дело предложить… — И Светка загадочно примолкла.

— Ну, и какое дело? — раздраженно спросила Люша, которую тяготил разговор с благополучной подругой.

— А что, если тебе твои сыщицкие таланты реанимировать? — хитро произнесла Быстрова.

— То есть?

— Владик Загорайло занялся делом вашей погибшей телевизионщицы. Может, и тебе к нему присоединиться?