Как только Рубен скрылся из виду, Риша направилась к полю и созвала крестьян. Она велела им взять косы, серпы и вилы и сказала, что по дороге из Ласкева к имению движется разъяренная толпа, пообещав каждому, кто поможет ей защититься, по золотому и кувшину пива. Она и сама взяла длинный нож и тесок для разделки мяса. Вскоре послышался глухой шум и появились горожане. Окруженная своими крестьянами, Риша стояла на холме у входа в имение. Когда горожане увидели людей, вооруженных косами и серпами, они остановились. Кое-кто даже попытался убежать. Рычали и лаяли спущенные с цепи псы. Раввин, видя, что ситуация вот-вот может привести к кровопролитию, потребовал, чтобы собравшиеся разошлись по домам, но его не послушали. Тогда к толпе обратилась Риша, она насмешливо крикнула: «Идите сюда и покажите, на что вы способны. Давайте. Я быстренько поотрезаю вам головы вот этим ножом. Тем самым, кстати, которым я резала свиней и лошадей, которых вы потом ели». Когда кто-то крикнул, что в Ласкеве больше никогда не будут продавать мясо, купленное у нее, и что ее исключат из общины, Риша ответила: «Мне ваши деньги не нужны! И Бог ваш тоже. Я обращусь! Сейчас же!» И она стала поносить по-польски евреев, называя их проклятыми христоубийцами. Истово крестясь, подозвала к себе одного из крестьян и велела ему: «Чего ждешь, Мачек? Беги и зови скорее священника. Я больше не желаю принадлежать к этой мерзкой секте».

Мачек побежал за священником, а толпа затаила дыхание. Все прекрасно знали, что обращенные становятся злейшими врагами Израиля и делают все возможное, чтобы досадить своим бывшим собратьям. Поэтому люди повернулись и разошлись по домам. Евреи боялись навлечь на себя гнев христиан.

Реб Фейлик тем временем сидел у себя в доме учения и читал Мишну. Глухой и почти слепой, он ничего не видел и не слышал. Внезапно распахнулась дверь, и в комнату с ножом влетела Риша. Она закричала: «Убирайся отсюда к своим евреям. Зачем мне нужна здесь синагога?» Когда реб Фейлик увидел свою жену с непокрытой головой, с ножом в руке, с лицом, искаженным от гнева, он почувствовал такую острую боль в груди, что потерял дар речи. Он хотел спросить у нее, что произошло, но ноги больше не слушали его, и реб Фейлик, как был в талесе и филактериях, упал замертво на пол. Риша велела бросить его тело на телегу, запряженную парой быков, и отправить к евреям в Ласкев. Она не позаботилась даже о куске ткани ему на саван! В то время как в ласкевском похоронном обществе омывали тело, выносили его, пока рыли могилу, а раввин произносил речь, Риша готовилась к обращению. Она отправила одного из крестьян на поиски Рубена, так как хотела, чтобы и он последовал ее примеру, но ее любовник бесследно исчез.

Теперь Риша была вольна делать все, что ей хочется. После крещения она вновь открыла свои лавки и стала продавать трефное мясо для гоим из Ласкева и для окрестных крестьян, приезжавших туда в базарные дни. Она могла резать открыто и не соблюдая никаких законов свиней, быков, телят и овец. На место Рубена она наняла какого-то гоим, и они вместе охотились в ее лесу на оленей, зайцев, кроликов. Однако прежнего удовольствия от убийства невинных существ Риша уже не получала. Да и новый резник был не в пример хуже Рубена. Иногда она рыбачила, и, когда рыба попадалась ей на крючок или билась в сетях, мимолетное чувство радости посещало ее заплывшее жиром сердце, Риша бормотала себе под нос: «Что ж, рыбка, тебе хуже, чем мне!»

Она на самом деле тосковала по Рубену. Ей не хватало его непристойностей, его страха перед перевоплощением, его учености, его ужаса перед Адом. Теперь, когда реб Фейлик был в могиле, ей некого было больше обманывать, не над кем издеваться. Сразу же после обращения Риша купила себе место в церкви и первые несколько месяцев исправно ходила туда каждую субботу. Приезжая и уезжая, она всегда велела кучеру ехать мимо синагоги. Какое-то время ей доставляло удовольствие дразнить евреев, но вскоре наскучило и это.

Со временем Риша так обленилась, что почти перестала следить за делами. Она перепоручила все новому резнику и даже не догадывалась, что он обкрадывает ее. Каждое утро она выпивала рюмку ликера и начинала переходить из комнаты в комнату (что было сложно, если учесть, что у нее были больные ноги), бормоча себе что-то под нос. Она останавливалась у зеркала и говорила: «Горе, горе, Риша. Посмотри только, что с тобой случилось? Если бы твоя святая мать встала из могилы и увидела тебя, — она умерла бы снова». Иногда она пыталась привести себя в порядок, но ей это не удавалось: старая одежда не налезала, а волосы спутались в колтуны. Часами она пела песни на польском и идише. Ее голос огрубел и охрип, и она сама придумывала слова: повторяла какую-нибудь бессмысленную фразу или издавала звуки, похожие на кудахтанье домашней птицы, хрюканье свиней или предсмертный рев быка. Упав на кровать, Риша икала, рыгала, смеялась и плакала. Ночью, во снах, ее мучили фантомы: быки поднимали ее на рога, петухи распарывали ее плоть шпорами. Однажды появился даже облаченный в саван реб Фейлик, с пальмовой ветвью в руках, он кричал: «Я не могу спокойно лежать в своей могиле. Ты опозорила мой дом!»

Риша, или, как она теперь называлась, Мария Павловская, проснулась, ее члены оцепенели, а тело покрылось холодным потом. Дух реб Фейлика пропал, но она все еще слышала шорох пальмовой ветви и эхо его крика. Она начала одновременно креститься и читать молитву на иврите, которой еще в детстве ее научила мать. С трудом опустив ноги на пол, она встала с постели и начала ходить по темным комнатам. Она давно выбросила все вещи реб Фейлика и сожгла его Священные Свитки. В доме учения теперь хранили шкуры животных. Но в гостиной по-прежнему стоял стол, за которым реб Фейлик ел в Субботу, а с потолка свисал канделябр, в котором он зажигал праздничные свечи. Иногда Риша вспоминала двух своих первых мужей, которых мучила своим злым языком, своей алчностью, вечными скандалами и придирками. Она была далека от раскаяния, но что-то все же наполняло ее горечью. Открыв окно, Риша подняла глаза к ночному небу, полному звезд, и закричала: «Бог, приди и покарай меня. Приди, Сатана! Приди, Асмодей! Брось меня в пустыню, за темными горами, чтобы я там сгорела!»

Как-то зимой в Ласкеве объявилось чудовище. Оно появлялось только по ночам и нападало на горожан. Одни говорили, что оно похоже на медведя, другие — на волка, третьи и вовсе утверждали, что это демон. Женщину, вышедшую ночью по нужде во двор, оно укусило за шею. Старому ночному сторожу оцарапало лицо. Припозднившемуся ешиботнику еле удалось убежать от него. Женщины и дети теперь боялись выходить на улицу после наступления темноты. Во всех домах плотно закрывали на ночь ставни. Много странных вещей рассказывали об этой твари: кто-то слышал, как она кричит человеческим голосом; кто-то видел, как встает на задние лапы и бежит. Она переворачивала бочки с капустой во дворах, открывала закрытые клетки, в пекарне выбросила из квашни оставленное подниматься тесто и измазала испражнениями чурбаны для разделки мяса во всех кошерных лавках.

Однажды темной ночью ласкевские мясники, вооружившись ножами и топорами, решили убить или схватить таинственное чудовище. Разделившись на маленькие группки, они разошлись в разные стороны и стали ждать. Внезапно раздался страшный крик. Побежав на него, они узнали, что чудовище появилось на окраине города. Кричал мужчина, которого оно укусило за плечо. Испугавшись, некоторые мужчины вернулись домой, но большинство все же остались. Один из сотников заметил чудовище и бросил в него топор. Очевидно, он попал в цель, так как оно издало ужасный крик, пошатнулось и упало. Душераздирающий стон потряс воздух. Потом тварь начала ругаться на польском и идише и выть высоким, почти женским, голосом. Поняв, что они ранили дьяволицу, мужчины разбежались по домам.