— Я могу позвонить? — спросила Синтия.

— Возможно, это лучше сделать мне? — предложил мистер Тейлор. — Я могу дать вам высочайшие рекомендации, — добавил он с лукавым видом.

— Я буду вам очень благодарна, мистер Тейлор.

Старик скрылся в конторке позади стойки. Синтия могла видеть, как он звонит по телефону, но не могла слышать, о чем он говорит. Клерк так разволновался, что она боялась за результат разговора. Похоже, мистер Тейлор умолял, убеждал, используя все возможные аргументы. Но он все же добился своего. Синтия поняла это, когда он с горделивой улыбкой откинул голову и глаза его триумфально блеснули.

— Вы все-таки уговорили ее взять меня! — воскликнула Синтия, когда старик вышел к стойке.

Мистер Тейлор сиял.

— Уговорил, мисс Морроу! И уверен, что вам там будет очень удобно.

— Я вам очень благодарна, мистер Тейлор! Могу я переехать туда завтра вечером?

— Миссис Новлес сказала, что будет готова принять вас завтра в любое время.

Синтия вновь поблагодарила старика и поднялась наверх. Она слегка тревожилась, подойдет ли ей место в пансионе, но, увидев его на следующий день после работы в яслях, поняла, что это как раз то, что ей нужно.

Комната была небольшой, без претензий, обставленная просто, но она находилась на последнем этаже здания, откуда открывался чудесный вид на город.

Сам же дом был уродливый, построенный в тот период, когда массивные впечатляющие фасады считались более важными, чем внутренний комфорт. Здесь царил запах стряпни, но стряпни хорошей и здоровой. Миссис Новлес относилась к постояльцам как к членам семьи и считала своим долгом знать о них все.

Синтия тут же подверглась подробнейшему допросу. На вопросы отвечала вежливо и охотно. Ей понравилась хозяйка, хотя она и внушала некоторый страх. Женщина хрупкого телосложения, миссис Новлес была сильной личностью. Она никогда не повышала голоса, говорила спокойно и уверенно. Она вела хозяйство с претензией на аристократизм и относилась нетерпимо к людям, чье поведение не соответствовало ее собственным высоким нравственным стандартам.

Синтия с облегчением поняла, что миссис Новлес ее одобрила. В конце недели ее стул был передвинут, так что теперь за столом она сидела слева от хозяйки, а это, как ей сказали, считалось высочайшей честью. Справа восседала вдова индийского судьи, поблекшая женщина, оставшаяся на старости лет одна в этом мире, без друзей и родственников, наедине со своим титулом и дряхлым пекинесом.

Через несколько дней работы в яслях и ночей, проведенных в доме миссис Новлес, Синтия привыкла к новому распорядку жизни, как будто месяцы, что она прожила в Довер-Хаус, были всего лишь сном, в котором остались благоухание сада и счастье. Все ее страхи и душевное волнение испарились. Она убедилась, что работа — действительно единственное лекарство, способное ей помочь, и вскоре получила подтверждение этому.

В первую же ночь она написала Грейс, честно признавшись, что будет отсутствовать по крайней мере несколько недель, и предупредила старую служанку ни в коем случае никому не говорить ее адреса. Еще она просила прислать ей побольше одежды.

Синтия знала, что Грейс особенно строго будет следовать этой инструкции в отношении Питера и Роберта.

Ответ от Грейс пришел с обратной почтой. В кратких, почтительно выбранных выражениях Синтия почувствовала привязанность и понимание, и слезы подступили к ее глазам. Какой верной и преданной была Грейс! Уже не в первый раз Синтия отмечала про себя, как ей посчастливилось, что у нее есть Довер-Хаус. Мир вне его казался бурным злобным морем, пытавшимся захлестнуть ее своими смертоносными волнами. Только в Довер-Хаус с Грейс и Розой было уютно и безопасно.

— И я обязана этим Роберту Шелфорду! — Синтии показалось, что она произнесла эти слова вслух, хотя она не была в этом уверена.

Она пыталась не думать о Роберте, так же как пыталась не думать о Питере. Она занималась детьми, оставив позади все, что имело отношение к Бетч-Вейлу и к тем, кто живет в нем или когда-то жил, и что принадлежало теперь прошлому, а она начала постепенно обретать для себя будущее.

Часто Синтия задумывалась о том времени, когда сможет вернуться в госпиталь, и заставляла себя верить, что обретет там покой, которого так страстно желала. А пока она довольствовалась работой с миссис Грейвс.

Работа оказалась именно такой, как она и ожидала: трудной, изматывающей и временами ужасно раздражающей. Но Синтия любила детей. Однако присматривать за ними час за часом, день за днем — не такая простая вещь. Некоторые малыши были милыми и обожаемыми, другие, как откровенно заметила Дорис, «тихим ужасом».

Даже среди таких крошек можно было обнаружить завистливых, злобных, но чаще они были честные, наивные, доверчивые существа. Синтию удивляло, что каждый ребенок, даже самый маленький, был личностью и что многие родители порой не способны были справиться со своими чадами. Ей казалось, что дети взрослеют с каждым днем. Синтии нравились дети напористые, заявляющие свой характер. Она размышляла, смогут ли они, крепкие и уверенные в себе, создать лучший мир, чем это могло сделать ее поколение.

— Как же это все странно! — сказала она как-то днем, успокаивая маленького мальчика, который упал и разбил себе колено.

— Что? — спросила миссис Грейвс, оторвавшись от штопки крошечных носочков.

— Извечные вопросы, — улыбнулась Синтия. Я думала о жизни вообще… об этих детях и об их будущем… о жизни и смерти… о загробной жизни и рождении.

Миссис Грейвс тоже улыбнулась.

— Я точно знаю, о чем вы думали, — сказала она. — Я в ваши годы тоже размышляла о жизни. О, моя дорогая, я стыжусь, что столько времени потратила впустую, задавая себе ненужные вопросы и выражая пустые сомнения в пользе своего существования, вместо того чтобы заниматься делом.