— Да, но ведь я…

— Действуйте, как предложено. И тогда у вас будет премиленький фокстерьер. Ждите моего звонка, Умник.

— Это Крутихинское сельпо?

— Оно самое.

— Здравствуйте. С вами говорят из облпотребсоюза. У вас находится корреспондент из Москвы?

— Есть такой.

— Пригласите его к телефону.

— Сейчас позовем, он во дворе, с народом беседует. Маша, быстрее за корреспондентом! Скажи, из области требуют!

— Слушаю.

— Это товарищ корреспондент?

— Да, это я. Малахов Сергей Сергеевич.

— Извините за беспокойство. Здравствуйте. Это вас из облпотребсоюза тревожат. Красюк моя фамилия, понимаете — К-ра-сю-к.

— Я понял. Слушаю вас, товарищ Красюк.

— Из вашей редакции звонили к нам и просили узнать, в каком вы сейчас находитесь селе, хотят связаться с вами. Вас-то мы нашли, а вот ихний телефончик не записали. Как в Москву-то к вам позвонить?

— Беспокоятся, значит, товарищи, хорошо. Запишите редакционный телефон. Сто двадцать девять… Это первые три цифры. Вы записываете?

— Записываю, записываю, товарищ Малахов… Сто двадцать девять…

— Пятьдесят восемь — шестьдесят пять. Записали?

— Пятьдесят восемь — шестьдесят пять. Записал. Спасибо! Так мы товарищам позвоним. В пятницу думаете быть в городе?

— Видимо, в пятницу.

— Вот и хорошо. Успеем повидаться, товарищ Малахов. До скорого!

— До свиданья, товарищ Красюк.

Жители Трубежа гордились не только своим никелевым комбинатом, но и его Дворцом культуры тоже, и гордость эта была вполне законной. Построенный пять лет назад Дворец культуры оправдывал обе части своего наименования. Смелый и современный архитектурный замысел, который впитал последние достижения зодчества и индустрии строительных материалов, местный колорит, замешанный на доброй выдумке и старых традициях, сочетался с серьезным, вдохновенным отношением руководителей комбината и города к подлинному назначению Дворца.

Когда Юрий Алексеевич узнал, что здесь состоится один из конкурсных концертов трубежанской художественной самодеятельности, он попросил Корду достать пригласительный билет.

— Только один? — спросил, улыбаясь, Алексей Николаевич.

— Можно и два, — ответил Леденев. — Второй — Володе Кирюшину.

— Ну-ну, — протянул Корда. — Всего лишь… А я уж, было дело, собирался взять тебя на крючок и начать шантажировать угрозой рассказать кое-что Вере Васильевне.

— Без пользы, — сказал Юрий Алексеевич. — Вера Васильевна верит только мне — и никому больше.

— Тебе легче. А моя нет-нет да нахмурит брови, когда задержу взгляд на ком-нибудь, понимаешь, на курорте или в гостях, хотя где уж мне, четыре невесты растут. Скоро дедом буду.

— Ладно, дед, перестань плакаться, забыл, что я тебя и молодым-неженатым помню. Значит, на вечер я загляну.

— С Володей?

— С Володей.

— Ну хорошо, с концертом ясно. Чем закончился разговор с Бирюковым по поводу письма этой Сохи Ромовой к Марине Бойко?

— Этот второй кончик начали распутывать еще до нашего сигнала о содержании письма. Помнишь, как Соха пишет Марине про некоего Дэйва? С полускрытым намеком пишет. «Видела нашего вездесущего и неунывающего Дэйва. Что-то на этот раз он забыл передать тебе свои приветы, или точнее «поклоны», в его стиле а ля рюсс. А наш красавчик К. будет скоро лауреатом. Не промахнулась ли ты, голуба, сменяв кукушку на ястреба?» Но мы и без письма, по московским каналам, знали о том, что Марина Бойко еще в годы студенчества была связана с господином Дэйвом. Как связана? Василий Пименович дал команду выяснить это с максимальной точностью. На дачу к Ромовым отправился наш сотрудник. Кое-что его визит прояснил. Занялись Дэйвом и с другой стороны. Уцепиться за что-то «железное» пока нельзя. Дэйв — стреляный гусь. Опять же пользуется дипломатическим иммунитетом [7] . Все, что мы имеем против Дэйва, носит косвенный характер. Так что до поры до времени он может резвиться, этот «вездесущий и неунывающий Дэйв».

— Мне думается, он бы порядком приуныл, — заметил Корда, — если б знал, что его уже вовсю мотают.

— Судя по его поведению, — сказал Юрий Алексеевич, — Дэйв ни о чем не подозревает, иначе он бы тут же отстранился от «Трубежского дела».

— Значит, мы имеем против себя не только своего «Икса», но и московского зубра?

— Выходит так, — ответил Леденев. — Но «Иксу» не долго оставаться инкогнито. Если я прав в своих предположениях, то выдаст его окончательно как раз безмятежность и беспечность Дэйва.