Я пожалел ее, разумеется. Она миловидная девушка… и я не забыл ее доброты ко мне. Но ситуация тем не менее сложилась неловкая, поскольку из-за двери до меня доносился голос Салаи, прервавший унылое музицирование Томмазо. Я не мог разобрать их разговор дословно, но легко мог представить его:

С. «Где наш мастер?»

Т. «В своей спальне».

С. «О, тогда я, пожалуй, загляну к нему».

Т. «Ты не сможешь. Дверь заперта».

С. «Почему? Нужели он завалился спать?»

Т. «Нет. У него там… женщина».

С. (со смехом): «Женщина! У мастера?»

Но не только их мнение беспокоило меня. Мне также приходилось считаться с герцогом. Он опасен и непредсказуем. Что взбредет ему в голову, когда ему сообщат, что я привел его любовницу-шпионку в свою спальню? Что может разозлить его больше — наш тайный разговор или мысль о том, что она отдалась мне?

Страх и желание…

Близость с женщинами бывала в моей жизни настолько редко, что я даже не уверен, являлась ли моя реакция просто физическим рефлексом — подобно тому, как дергалось колено после удара по нему молоточком, — или же она означала нечто большее. Ведь отклик живого организма на внешнее воздействие порой не зависит от нашей воли; так бесконтрольно охватывает дрожь больного человека или продолжает жить и двигаться отрезанный хвост ящерицы. И если эта припавшая ко мне дама случайно сейчас положит руку на мои чресла, то также ощутит нечто, способное навести ее на совершенно неверную мысль.

Я как раз собирался принести ей мои извинения, когда она вдруг поцеловала меня — поцеловала страстно. Ее мягкие губы пахли клубникой. Она приоткрыла их, и я ощутил у себя во рту ее игривый язычок. Мягкая сладость. Она не сильно отличалась от юного Салаи. Последний раз мы с ним были близки в тот летний день в Чезене. Закрыв глаза, я представил его рядом со мной. Ее поцелуи стали еще более пылкими, потом она произнесла мое имя, и я открыл глаза — ее глаза смотрели так, словно ей хотелось проглотить меня целиком.

— Я очень люблю вас, Леонардо.

Нервно сглотнув, я пробежал взглядом по странным изгибам ее тела, изящным формам, безупречно гладкой коже, постигая и видя жар ее плоти, а под ней — жилы и кости, и пульсирующие органы, лабиринт вен и артерий, а в нижней части тела — сокровенное лоно, подобное голодному рту, темной пещере, сравнимой по размеру с материнским чревом, женщина наделена самыми большими гениталиями, таких нет ни у одного другого вида животных… но тут из-за закрытой двери послышался смех Салаи, я ощутил холодок сквозняка, проникавшего в незакрытое ставнями окно, и мое возбуждение пропало.

Вежливо, принося извинения, я высвободился из ее рук. Прошептал ей, что непозволительно забылся и что, вероятно, наше уединение безрассудно, поскольку мы станем причиной злобных сплетен… возможно, угрожающих жизни сплетен — и что в любом случае мне сегодня еще предстоит куча дел и…

К моему изумлению, она улыбнулась — мило, кротко, загадочно:

— Я понимаю. Сейчас мне пора удалиться. Но… не могла бы я увидеться с вами завтра? Леонардо, я не хочу, чтобы вы исчезли из моей жизни… так внезапно…

— Конечно, — согласился я, не имея на самом деле желания продолжать общение. — Но завтра я работаю за городскими стенами — занимаюсь картографией, как вам известно.

— Я могла бы помочь вам, — вспыхнув, предложила она. — Если вы, разумеется, не возражаете.

Я обдумал ее предложение. Не слишком заманчивая идея. Такая помощь только замедлит ход моих дел, отвлечет от достижения цели. Но в ее глазах светилась лишь слабая надежда… и у меня не хватило сил разрушить ее отказом. Поэтому я ответил:

— Да, если вы хотите. Но я ухожу рано утром. Еще до рассвета.

— Загляните ко мне, — попросила она. — Я буду готова.

Наш поход проходил в сумеречной рассветной изморози, при каждом выдохе из наших ртов вылетали светлые облачка пара. Оба мы утеплились, дополнив обычную теплую одежду меховыми головными уборами и шарфами. Город еще спокойно почивал почти в полном безмолвии. Наше продвижение сопровождалось постоянным пощелкиванием странного деревянного механизма (его название я, к сожалению, не запомнила), который Леонардо тащил по земле и время от времени, останавливаясь, записывал что-то в синюю тетрадочку.

Мы миновали охрану у ворот — взглянув на выданную Леонардо герцогскую грамоту, стражники почтительно поклонились и углубились в окрестные трущобы, квартал обветшалых мазанок, притулившихся под городскими стенами. Воздух насыщали запахи пота и экскрементов, и я невольно скривилась, вдохнув мерзкую вонь. Леонардо вытащил из кармана носовой платок и передал его мне. Вышитый шелковый лоскут цвета слоновой кости.

— Приложите его к носу, — прошептал он. — Он пропитан лавандовой водой.

Не успел маэстро договорить, как к нам подбежал мальчонка и молча протянул руку.