Она, конечно, преувеличивала, о чем я прямо и сказал ей Впрочем, все дальнейшее подтвердило мои слова. Бетти несомненно, теперь не более несчастлива, чем со мной. Дети получили хорошее воспитание, и Кле сейчас не была бы студенткой, если бы я оставался, как прежде, несчастной ломовой клячей! А я сам? Могу ли я жаловаться? Правда, с Мелани я никогда не был счастлив и не раз с тоской вспоминал Бетти. Но в общем и делом я все же наслаждался жизнью и притом многого достиг! Вот только Мелани!.. Да, Мелани… Она была несчастлива. Теперь я знаю. Может быть, она ожидала иного от нашего брака. В глубине души она была так чутка, так романтична. Жизнь грубо разбила ее мечты. Мне следовало хоть иногда больше считаться с ней. Что ж, сегодня поздно думать об этом и упрекать себя. Поздно, да, поздно!

Я сказал Бетти:

— Гублю? Напротив! Я стремлюсь к счастью для всех нас. Да и для тебя! Сейчас ты еще хороша собой и легко можешь найти мужа. А что, если мы протянем еще пять лет и все-таки разойдемся? С каждым годом тебе будет намного труднее.

— Хорошо, — сказала Бетти. — Если хочешь, я согласна. У меня нет желания жить с человеком, который считает меня обузой и который потом постоянно будет думать: «Почему я не взял того, что так и плыло в руки?»

Я встал и хотел поцеловать ее. Но она отстранилась.

— Оставь, и еще раз хорошенько подумай. Тяжкую ответственность берешь ты на себя!

Мне-то уж, конечно, больше не о чем было думать. На другой же день я намеревался поехать к Гассеру. С этой приятной мыслью я лег в постель и сразу заснул. Среди ночи я вдруг проснулся, мне показалось, что кто-то стоит над моей постелью. Открыв глаза, я увидел перед собой Бетти в длинной белой сорочке.

— Что с тобой? — испуганно спросил я и зажег свет. Она стояла, опустив голову, уронив руки, и плакала горько и беззвучно. Слезы бежали у нее по щекам, как у малого ребенка. Ее горе глубоко тронуло меня, я взял ее руку и поцеловал.

— Бетти, — сказал я, — все это не так плохо, ты увидишь.

Но она была безутешна и начала всхлипывать еще сильнее.

— Не… уходи… от меня… пожалуйста!.. — наконец выдавила она из себя.

Бедняжка! Мне всегда тяжело было видеть плачущих женщин. Тем более Бетти! Я был так взволнован, что притянул ее к себе, целовал и говорил с ней, как с маленькой девочкой. Чтобы успокоить ее, я сказал ей, что ничего еще не решено и я основательно обдумаю свой шаг. Она увидит, что все будет хорошо.

Это помогло! Чуть-чуть поколебавшись, она все-таки улеглась, и я потушил свет.

Но прошло довольно много времени, прежде чем затихли ее всхлипывания и дыхание стало ровнее.

Утром я поехал к Гассеру. Он очень обрадовался, было заметно, какая большая тяжесть свалилась у него с души. Спокойно выслушав меня, он встал, подал мне руку и торжественным голосом произнес:

— Зять! Теперь ты мой зять!

— А как Мелани? — спросил я.

Он только махнул рукой.

— Не беспокойся! Я сегодня поговорю с ней. Ты сдержал слово. Увидишь, что и старый Гассер сдержит свое.

Хотя все мы в конце концов сговорились и ждали события — кто с нетерпением, кто с покорностью, — прошло еще почти два года, прежде чем я смог жениться на Мелани. Несмотря на добрую волю Бетти и усилия юристов, развод потребовал гораздо большего времени, чем я себе представлял. Кроме того, мне пришлось выдержать еще не одну сцену — и не столько со стороны Бетти, которая с достоинством подчинилась неизбежному, сколько со стороны Мелани, у которой не хватало духу лишить свою подругу мужа. Несмотря на мою способность убеждать людей, потребовалось немало сил, чтобы объяснить ей, что Бетти стала мне безразлична и что меня влечет к ней, Мелани.

— Что могу я значить для тебя! — горестно восклицала она вновь и вновь. — Бетти настолько красивее и достойнее любви, чем я.

Бедная Мелани в своей сердечной простоте не подозревала истинной причины моего сватовства. А я, конечно, был настолько рыцарем, что укреплял в ней надежду, будто все мои стремления и мысли посвящены ей одной. В это тяжкое время служения даме сердца я вынужден был бросить своих приятельниц и усиленно заниматься Мелани.

Мы ходили вместе на концерты и в театр. После чего мне еще приходилось беседовать с ней о содержании пьес, и я всячески старался не разочаровать ее. Болтать с ней в ее духе было нетрудно. Если в драме или опере действие развивалось сколько-нибудь прилично, она воодушевлялась и все хвалила. Если же речь там шла о разводе, супружеской измене или были выведены фривольные девицы. вся ее мышиная мордочка недовольно стягивалась и она жаловалась:

— Следовало бы запретить подобные пьесы. Неужели существуют такие гадкие люди?!

— Да, — отвечал я, — встречаются!

— Когда я думаю, что у некоторых женщин такие мужья… Нет, я бы не выдержала! Ах, как было бы ужасно, если б и ты когда-нибудь с другой… Теперь, когда мы, может быть, скоро поженимся… Нет… Я не могу даже думать об этом!

В такие минуты я осторожно обнимал ее рукой за талию и целовал в лоб. Кажется, она была благодарна мне за такую сдержанность, ибо до сих пор ни один мужчина еще не прикасался к ней, и я догадывался, что она питает страх перед брачной ночью, как маленькая девочка перед экзаменом.