— Надвигается гроза, — сказал Ахмет. — На ночь закройте окна.

Вернувшись к себе, Айсе, стоя у распахнутого окна, считала секунды, на которые вспышки молнии, сопровождаемые раскатами грома, разрывали мрак. Еще можно было различить места, где стояли кресла, оставившие после себя в газоне маленькие вмятины. Где-то громко хлопнули ставни, ударившись о стену, и дождь звонко застучал по стеклянной крыше павильона, шелестя забарабанил по листьям деревьев. Ветви магнолии прогнулись, точно борясь с дождевыми струями, грозившими посбивать головки цветов.

«Еще четыре ночи ждать, пока мы опять увидимся, — думала Айсе, — и еще два месяца, пока меня не отправят отсюда».

Айсе стало зябко, влажная сорочка прилипла к коже, капли дождя падали ей на шею и стекали в ложбинку между грудей, ставших от холода еще более упругими. Соски отвердели и уперлись в материю. Айсе оставила окно открытым, брызги летели на подоконник; под шорох дождя она села за письменный стол.

Я не знаю, как давно они вынашивали эти планы и за моей спиной предавались размышлениям, как бы попристойнее от меня избавиться. Все были в курсе этого, даже Ата. Но она и словом не обмолвилась. Никто не выдал себя. Они присвоили себе мое время. Распоряжаются им как вещью, за которую они заплатили. Они считают это благодеянием, я должна-де гордиться и быть им благодарна, сказала Ата. Это же один из лучших интернатов в Швейцарии. После летних каникул они собираются отправить меня туда, подальше от дома, в горы.

Кристиан подобен участку земли, который я возделываю, мы возделываем друг друга, и разлучить нас значит обречь на опустошение, земля засохнет, и я превращусь в кучу бесплодной глины.

Было полчаса до полуночи, и Айсе собиралась как раз лечь, когда услышала, как в соседней комнате Зафир открыл дверь. Она на цыпочках проскользнула следом за ним, вниз по лестнице. В ветровке и кроссовках он отодвинул в гостиной дверь в сад. Айсе остановилась возле камина.

— Зафир, — прошептала она, — куда ты собрался?

Он обернулся и умоляюще поднял руки.

— Иди спать, — сказал он, — что ты за мной крадешься?

— Куда ты собрался? — повторила она, на этот раз громче.

— Послушай, мне надо уладить кое-какие дела. — Он тяжело дышал.

Зафир стоял спиной к двери, наполовину скрытый темнотой, лунный свет рассекал его лицо на две половины. Айсе был виден лишь левый карий глаз, тогда как другой оставался скрытым во тьме. Как бы издалека к ней протянулась его рука и погладила по щеке.

— Все будет хорошо, — сказал он. — А теперь мне надо идти.

— Нет, останься. Я думаю, нам следовало бы еще поговорить об интернате, — сказала она и ухватила его за рукав, словно желая удержать.

Но Зафир уже вырвался; накинув на голову капюшон, он, согнувшись, помчался сквозь ливень по газону и исчез среди деревьев в ночи.

Голубой свет телевизора неугасающим огнем мерцал в комнате Айсе. Она лежала перед ним на полу, подперев голову руками. На экране какая-то пара рука об руку бежала по пляжу, мчавшиеся автомобили на полной скорости летели через ограждения под откос. Где-то мужчина застрелил жену, а потом застрелился сам. Извергался вулкан, потоки ярко-красной лавы беззвучно и грозно растекались по долине, а на другом канале мужчина и женщина поднялись на вершину холма, и Айсе услышала, как он, вытянутой рукой указывая вдаль, произнес: «За этими зелеными горами лежит Сан-Франциско, и самое прекрасное заключается в том, что мы не видим его».

Айсе отключила звук, нажала кнопку регулировки цвета и медленно лишила изображение красок: красный цвет исчез с губ женщин, небо стало серым, деревья черными. Девушка, метавшаяся по клубу, поблекла, посетители танцевали в бесцветном свете, и черно-белое изображение создавало впечатление, будто все это уже стало прошлым. Хотя на самом деле это было моментальным снимком ее молодости, и Айсе подумала, что всем им суждено когда-нибудь умереть и у каждого есть смерть, которую он повсюду таскает с собой, смерть, о которой они только забыли, несмотря на то что это было, пожалуй, единственное, что всех их связывало друг с другом. Словно в замедленной съемке, перед внутренним взором Айсе проходила их жизнь, она видела свадьбы и следующие за ними разводы, и молодых женщин, самоуверенно вышагивающих в подогнанной под стандарт красоте своей, видела жилища и крики детей, отпуска и унаследованные дома. А над всем, словно указующий перст, беззвучно описывала круги часовая стрелка. И тогда она снова вспомнила о девушке, которая бросилась с крыши школы, вспомнила царапающий звук мела, которым обрисовывали ее распластанное на земле тело, контур тени, прежде чем навеки стереть ее.

Позднее Айсе разорвала интернатский буклет, бросила его в корзину для мусора и расстелила на полу карту мира. Дождь до сих пор не перестал, но теперь это был тихий, успокаивающий шелест за окном, и Айсе, точно укрытая в безопасном месте, склонилась над картой, водила пальцем по зеленым равнинам, рассматривала краски океанов, горные цепи, ледники и обозначенные красными кружочками центры людского скопления, произнося про себя названия: «Огненная Земля, Тимбукту, Шанхай». В этих звуках слышался ей призывный зов далей, некое великое обещание, и она желала ввергнуться в самую суть звучания и колорита этих названий, подобно тому как бросилась с крыши девочка — не прощаясь и без надежды на новую встречу.

Меридианы сетью обтягивали земной шар — страховочное полотно, которое подбрасывает его в воздух и снова ловит. Стены комнаты были сейчас мертвы, и дом настолько же мало принадлежал ей, как мало он прежде принадлежал Кристиану. Придет время, и в дом въедет другая семья, и эта крыша будет защищать кого-то другого.

Айсе выпрямилась, когда по оконному стеклу звякнул камешек.

Она выглянула наружу, полной грудью вдохнула ночной воздух, прохладный и словно бы вымытый.

— Зафир? — тихонько окликнула она вниз, но в этот момент различила, что это Кристиан, сжавшись в комок, лежал там, на земле, под дождем, точно раненый зверь. Айсе сбежала по лестнице и очень тихо отворила дверь. Из темноты вышел дрожащий Кристиан. Одежда его промокла до нитки и была вся в грязи. Мокрые волосы прилипли к голове. Лицо было в ссадинах, руки в крови.