– Я - неудачник.

Он произнес это вслух, и головы вокруг повернулись, но он не обратил на это внимания.

Он повторил сказанное мысленно, но еще более отчетливо, потому что это была правда, и он знал об этом: "Я - неудачник... Я никогда не побываю в Пуэрто-Рико, в Индии или даже в Треноне, штат Нью-Джерси, - подумал он.
– Самое отдаленное место, куда я уезжал из этого города - Медвежья Гора, да и то я там пробыл всего две недели. Я никогда никого по-настоящему не любил, кроме матери, но матушка уже тринадцать лет как скончалась. И никто никогда по-настоящему не любил меня".

Когда нить его размышлений прервалась, Хуберт осмотрелся затуманенными глазами и обнаружил, что проехал свою станцию. Он поднялся наверх, перешел на противоположную сторону и сел в трамвай, идущий к Сто Десятой Восточной.

В его комнатушке, заваленной книгами и периодическими изданиями до такой степени, что свободного места почти не оставалось, Хуберт скинул мокрую шляпу, пиджак, повесил их поближе к батарее и уселся на кровать, которая служила ему и диваном.

Я бы хотел, чтобы со мной произошло что-нибудь поистине необыкновенное, думал Хуберт. Я бы хотел, чтобы произошло что-нибудь настолько захватывающее, что все на улице оборачивались бы мне вслед и говорили: "Смотрите, вон идет Хуберт Краузе! Вот это человек!" И чтобы при этом все испытывали благоговейный трепет, чтобы поражались мне".

– Каждый человек хоть единожды в жизни удостаивается славы!

Он произнес эти слова с силой, так как верил в них. Но ничего не случилось, и в ту ночь Хуберт отправился спать под аккомпанимент ветра, завывающего между блоками жилых домов, и дождя, барабанившего по стеклу.

Возможно, теперь смоет хоть немного грязи снаружи, подумал Хуберт об окне, которое не мылось с тех пор, как он последний раз открывал его, а ведь это был пятый этаж, управляющему не удалось найти мойщика стекол, а Хуберту было страшно высовываться наружу.

Сон начал наваливаться на него. Хуберт был уверен, что опять моет стекло, и снова на него обрушились все страхи того дня.

Почти как заклинание он пробормотал стишок, запомнившийся еще с детства, который ему приходилось повторять тысячи раз:

Дождик, дождик, перестань,

Я поеду в Аристань.

Дождик, дождик, уходи,

В другой раз к нам приходи.

Он захотел произнести ее еще раз, но заснул на полуслове.

* * *

Дождь лил всю неделю, и когда в воскресенье утром Хуберт появился из утробы своего каменного коричневого дома, земля возле единственного дерева, косо росшего на наклонном тротуаре Сто Десятой, казалась мягкой и жидковатой. Сточные канавки бурлили от низринувшихся потоков. Хуберт взглянул на темное небо, выглядевшее темным даже сейчас, в одиннадцать утра. На нем не было ни намека на солнце.

Раздосадованный, он снова забормотал свою чепуховинку:

– Дождик, дождик, перестань...

Затем устало взобрался в гору, где всегда завтракал на углу Бродвея.

В крохотном ресторанчике, опустив зад на табуретку, слишком маленькую для его грушеобразных очертаний, Хуберт послал традиционный плотояный взгляд Флоренс, рыжеволосой красотке за стойкой, и привычно заказал:

– Два вкрутую, бифштекс, кофе, сливки, Флоренс.

Поглощая яйца, Хуберт снова вернулся к тоскливым мечтаниям нескольких предшествовавших вечеров.

– Флоренс, - сказал он, - вы бы хотели, чтобы с вами произошло что-нибудь необыкновенное?

Пришлось проглотить солидную порцию сэндвича и бифштекса, чтобы произнести эту фразу внятно.

Флоренс взглянула на него, оторвавшись от своих обязанностей: она выкладывала на бумажные тарелочки твердые, как камень, квадратики масла.

– Ага, я всегда хотела, чтобы со мной что-нибудь приключилось.
– Она отбросила за спину перетянутый пучок рыжих волос.
– Но никогда ничего не случалось.
– Она пожала плечами.

– И что бы вы хотели?
– заинтересовался Хуберт.

– Ах, вы же знаете, разные глупости. Ну, например, чтобы сюда зашел Марлон Брандо и полез обниматься. И все такое прочее... Или чтобы я выиграла миллион в Ирландском Тотализаторе, заявилась сюда как-то утром в норковом боа и обмакнула его кончик в пойло этой поганки Эрмы Геллер. Да вы же знаете!

Она опять занялась своим маслом.

Хуберт знал. У него самого возникали аналогичные желания, подробности которых легко заменяли одна другую. Там были и Джина Лоллобрижида, и чесучевый костюм ценой в двести пятьдесят долларов вроде того, что носил мистер Бейген. Все это было в его мечтах.

Он покончил с яйцами и бифштексом, подобрал последние крошки яичного желтка, выцедил кофе и, промакнув рот бумажной салфеткой, сказал:

– Ну, до завтра, Флоренс.

Она произвела обычную замену в протянутом им счете, отметив в нужном месте ежедневные пятьдесят центов, и спросила:

– Обедать сегодня не придете?

Хуберт заважничал, изображая утомленность и отрешение.

– Нет, думаю погулять сегодня по городу, заглянуть вечерком на какое-нибудь шоу, может, перекусить в Латинском Квартале или у Линди, с фазаном под колпаком, с икоркой и какой-нибудь из девчушек, фотографиями ню которых Линди так славится. Решу, когда буду на месте.