Словно прочитав его мысли, Виргилий проговорил:

— За меня не беспокойтесь. Я рад, что сумел вам служить. Может быть, пригожусь и в будущем.

Тут Виргилий покривил душей — и знал это. Все, с чем они встретятся за неуклонно увеличивающимся полукругом света, коснется только Взлетающего Орла. В схватке сможет участвовать только он. Никто другой не сможет помочь ему — чужая помощь лишь снизит его шансы на успех.

Взлетающий Орел поиграл желваками.

Птицепес: он так долго ее искал: она будет означать конец его скитаний. Что он видит сейчас перед собой? — гигантский серый тоннель с бугристыми стенками и гладким полом. Не это ли символ его жизни — слепое бегство от себя? Бесконечное путешествие через бесплодные земли, лишившее его единственного сокровища — жажды жизни. Стоит ему выйти из тоннеля (он был почти уверен в этом), и его поиску придет конец. Неужели? Он доберется до К., и этот город станет его домом. Жизнь в дружелюбном обществе равных покажется ему достаточной наградой, более чем достаточной, пусть даже отпечатки его пальцев давно стерлись о гладь вечности. Но если гора Каф тоже не совершенна (ведь нет на свете Утопии), что тогда? Конца пути нет, ибо совершенство есть высшее проклятие. Так он и будет продолжать бесконечные поиски ложной человеческой добродетели, грязной и бородавчатой, среди ее мнимо-великолепных носителей.

Догадываясь об общей сути размышлений, занимающих его спутника, Виргилий Джонс хмурился. Взлетающего Орла одолевают сомнения — на то есть понятная причина. Он раздумывает о своей судьбе, ни над единой буквой которой он не властен. Рано или поздно Взлетающий Орел должен был прийти к такому выводу, это было неизбежно, как восход солнца в обычном мире. Все, что случится потом, во многом зависело от исхода предстоящей ему битвы. Виргилий почувствовал, как по его спине пробежал холодок недоброго предчувствия.

Где-то на склоне горы Каф горфа разбудил сигнал мозговой сторожевой системы, и он немедленно принялся с интересом входить в курс последних событий. Так-то лучше, сказал он себе. Вот это другое дело. Будь у горфа руки, он довольно потер бы их.

Преодолевая последние метры тоннеля, Взлетающий Орел и Виргилий Джонс — Дон Кихот и Санчо — катили на своих железных скакунах к свету.

Все краски мира сошли с ума. Небо было красным, трава розовато-лиловой, а вода ядовито-зеленой. Взлетающий Орел мигнул, но цвета не изменились. Тогда он принялся пристально смотреть на неземной пейзаж вокруг, и постепенно все вернулось на круги своя, сделалось привычным и нормальным.

Они стояли на берегу реки. Позади, на склоне поросшего густым кустарником холма, зияло жерло тоннеля. На другом берегу реки, которая вскоре впадала в сверкающее голубизной озеро, высился другой холм. Холмы окружали их со всех сторон, молчаливые тюремщики и судьи. Посреди озера, на островке, возвышалось каменное сооружение — башня, тонкая, высокая и круглая. Из башни до них доносился голос, пронзительный и резкий; он без перерыва монотонно выкликал нараспев слова, смысл которых не доходил до Взлетающего Орла, пока безумство красок не было им упорядочено; но вслед за зрительными образами обрели должное восприятие и слуховые. Сердце Взлетающего Орла упало.

Эти слова он уже слышал семь веков назад: то была молитва в честь великого бога аксона. Взлетающий Орел закусил губу. Виргилий Джонс взглянул на него сочувственно, но ничего не сказал.

Положив велосипед на траву и оглядевшись, Взлетающий Орел заметил лодку. Неуклюжую рыбачью лодку, на носу куском веревки привязана дощечка с названием: «Неверный удар». Взлетающий Орел, мастер ножа и топора, вовсе упал духом: такое название не могло не быть знамением. Один неверный удар, и мне конец. Сделав Виргилию знак оставаться на берегу, Взлетающий Орел забрался в лодку; мистер Джонс с тяжелым сердцем бессильно опустился рядом с велосипедами на траву и принялся следить за тем, как Взлетающий Орел гребет веслом, направляя свой челн к уставленному в небо каменному персту святилища, из недр которого его звал голос прошлого. Рядом с Виргилием на пустом берегу лежали их велосипеды — бесполезные железные стрекозы.

Священное пламя создавало дополнительную иллюзию. Когда Взлетающий Орел, настороженный, готовый к любым неожиданностям, вошел в распахнутые настежь двери башни-святилища, первым, что он увидел в залитом грязно-желтым светом высоком зале, были две гигантские тени на противоположной входу стене. Великаны: верховный вождь аксона в парадном головном уборе из перьев восседал, прямой как палка, в церемониальном кресле, а перед ним коленопреклоненный младший жрец читал молитву; этот теневой рисунок достигал в высоту примерно двадцати футов.

Вот каким был театр теней, действо, разыгрываемое в свете священного пламени. Пламя было возжжено в каменной жаровне, внизу, подле монументальной каменной платформы, на которой и располагались вождь и его преданный слуга, чьи устрашающие тени ложились на дальнюю стену. Взлетающий Орел не сразу разобрался в игре света и теней и несколько мгновений холодел сердцем — дважды обманутый иллюзией, он с уверенностью ожидал третьего обмана; но основным здесь было все-таки нечто другое — обезумевший от страха, он был непоколебимо уверен в том, что старый вождь с орлиным носом под богатым убором из перьев — не что иное, как одна из инкарнаций бога аксона. И поскольку его измерение становилось точным воплощением его фантазий, бог действительно предстал перед ним.

Бог аксона поднялся со своего трона; жрец продолжал монотонно нараспев повторять молитву, но умолк, как только бог коротким, резким взмахом руки велел ему молчать. Бог был невысок ростом и худощав, но яростный огонь, горевший в его пронзительном взгляде из-под полуприкрытых тяжелых век, без труда пронизывал мрачный полумрак святилища, достигая самого сердца Взлетающего Орла.

— Итак, Рожденный-от-Мертвой все-таки пришел к своему богу, — провозгласил аксона, и от этих слов сердце Взлетающего Орла затрепетало в ледяных когтях ужаса. Ибо он увидел то, что было до сих пор скрыто под покровом темноты и церемониальных одежд.