– Хочешь Витьку выручить?

– Спрашиваешь!

– Следи за Шаринцом и Белкой.

Шныра исподлобья посмотрел на него:

– Шаринец узнает – убьет.

– А ты так, чтобы не узнал. Белке ничего не говори. И Фургону.

– Я с Паштетом, – подумав, сказал Шныра.

– Не продаст?

– Он верный, любит Витьку.

В карты Валентин Валентинович тоже не играл. Есть карточные игры, в которых требуется умение, но надо ломать голову, а свою голову Валентин Валентинович берег для кое-чего более существенного.

Но местонахождение игорного притона, где играл Красавцев, было ему известно.

Два раза коротко он позвонил в дверь.

Настороженный женский голос спросил:

– Кто там?

– От Антониды Аристарховны, – паролем ответил Навроцкий.

Дверь открыла дебелая накрашенная женщина – хозяйка заведения.

За ярко освещенным столом сидели игроки.

В углу, на маленьком столике, стояли вина и закуски. Туда и подсел Валентин Валентинович, дожидаясь конца игры.

Ждать пришлось долго, но он никуда не спешил. От него не ускользнул настороженный взгляд Красавцева; тем спокойнее и невозмутимее выглядел он сам, респектабельный молодой человек в черных лакированных ботинках с гетрами на блестящих пуговицах.

Наконец Красавцев подошел к столику, налил рюмку водки, стоя выпил, вполголоса спросил:

– Зачем вы здесь?

– Повидаться с вами, – весело ответил Валентин Валентинович.

– Присядете?

– Нам незачем видеться, – ответил Красавцев, однако сел.

– Мне трудно жить, не видя вас.

Валентин Валентинович покачивал ногой в лакированном ботинке.

– Ваши шутки неуместны.

– Шутки уместны в любых обстоятельствах, дорогой Георгий Федорович, тем более уместны они в обстоятельствах комических.

– О какой комедии вы говорите?

– Сидите с убийцей Зимина, спокойно пьете водку и закусываете селедочкой с луком.

– А что прикажете делать? Закричать: держите его!

– Идея! Это будет забавно.

Красавцев вытер губы салфеткой.

– Что вы хотите мне сказать?

– Вы должны твердо уяснить: никакого, повторяю, никакого отношения к происшествию я не имею. Будь я хоть мало мальски причастен, меня давным давно не было бы в Москве, вообще не существовало бы никакого Валентина Валентиновича Навроцкого. Неужели вы этого не понимаете? Чушь! Ерунда! Какие основания у вас связывать меня с этим делом?

– Вы настаивали, чтобы я передал документы Зимину.

– Документы лежат на столе, никто их не тронул.

– Вторые документы. А первые?

– Они пропали с портфелем и, вероятно, из-за портфеля. Зимин стал бы нашим человеком, поверьте! Но впутался негодяй, мальчишка, бандит, какой-то Альфонс Доде, черт бы его побрал, все испортил. Я не знаю деталей; не хочу знать, меня это не касается. Я чист! А поскольку чист я, чисты и вы. Стыдно паниковать, Красавцев!

– Не стыдите меня, пожалуйста! – вспылил Красавцев. – Много на себя берете. Я не утверждаю, что вы имеете отношение к происшествию, как вы изволили выразиться. Но оно имеет отношение к нам. Пока все не закончится, не уляжется, я ничего не могу делать и не буду делать. И вам не советую появляться на фабрике. Исчезните на время.

– Исчезнуть? Мне? Когда я ни сном ни духом! Красавцев, будьте мужчиной, не теряйте головы! Все должно продолжаться, как было.

– Что именно?

– Пять вагонов.

– Вы с ума спятили?

– Извините, это вы деморализованы убийством Зимина, все это видят, между прочим.

– Все равно придется переждать, – уже спокойнее ответил Красавцев.

– Назначен новый инженер, надо к нему присмотреться.

– Наоборот, – возразил Валентин Валентинович, – сразу ограничьте его: твое дело – производство, мое – сбыт.

– Ваше указание, товарищ Навроцкий, будет выполнено, как только вы станете директором фабрики.

Валентин Валентинович встал, холодно сказал:

– Я дал вам несколько дружеских советов, на мой взгляд, полезных. Главное, будьте спокойны, как спокоен я. Никаких, ни малейших оснований для беспокойства нет по одной простой причине: ни я, ни вы не имеем никакого отношения к этому делу. Я жду ответа. И не задерживайте. Иначе нужные мне пять вагонов я получу в другом месте. Честь имею.

Все так же двигались толпы в тесных рядах Смоленского рынка, между ларьками, палатками, открытыми прилавками, коробами с фруктами и овощами, мясными тушами, подвешенными на крюках, растекались по Арбату, по Смоленскому и Новинскому бульварам, по бесчисленным переулкам, спускавшимся к Москве-реке, кривым, запутанным, пыльным и грязным.

В переулках тоже торговали дозволенным и запрещенным, гнилым и целым, собственным и краденым, прячась от милиции и фининспектора в глухих проходных дворах, возле ветхих домиков, вросших в землю и подпертых бревнами, в бывших ночлежках, где ютились беспризорники, старьевщики, фальшивые слепцы, в извозчичьих трактирах, чайных и пивных. Одна из них, «Гротеск», соседствовала со складом пустых бутылок.