Мид внимательно рассматривала графики.

— Вы хотите сказать, что тип, продававший участки в Антарктиде, тоже попал в один из графиков?

— Да, он тоже учтен. А вот на этом — сидетели на флагштоке, глотатели живых рыбок, любители танцевальных марафонов, человек, вкативший носом горошину на вершину Пайкс-Пик. А вы, Мид, дадите сегодня, когда я учту вас в этом графике, дадите новый толчок росту вон той кривой.

Мид поморщилась.

— Мне это как-то не по душе.

— Мне тоже. Но картина яснее годового банковского отчета. В этом году человечество явно сидит с нечесаной гривой, ковыряет в носу и лепечет эне-бене-рес.

Мид вздрогнула.

— Можно, я еще выпью? А уж потом двинусь домой.

— Я предложу вам кое-что получше. Считаю, что задолжал вам ужин за честные ответы. Выбирайте, куда пойдем. Там и выпьем по коктейлю.

Мид задумчиво покусывала нижнюю губку.

— И ничего-то вы мне не должны. Да я и не люблю ресторанной толчеи. И еще я боюсь… боюсь…

— Бояться не надо, — резко оборвал он ее. — Дважды это не повторяется.

— Вы уверены? Все равно, терпеть не могу толпу, — Мид бросила взгляд на кухонную дверь. — Какая-нибудь провизия у вас есть? Готовить я умею.

— Есть кое-что для завтрака, еще фунт фарша в морозилке и булочки — я иногда делаю котлеты, когда лень идти в закусочную.

Мид встала и подошла к двери.

— Пьяная или трезвая, одетая… или не очень, но готовить я умею. Вот увидите.

И он, действительно, увидел. Гамбургеры на поджаренной булочке, вкус которых не забивали, а только подчеркивали ломтики бермудского лука и мелко нарезанный укроп; салат из чего-то найденного в холодильнике, картофель, хрустящий, а не жесткий как резина.

Они ели на крошечной лоджии, запивая еду холодным пивом.

Потифар вздохнул и вытер рот.

— Да, Мид, готовить ты умеешь.

— Вот как-нибудь я приду, захвачу все необходимое с собой и отплачу вам за этот ужин. Вот тогда и увидите!

— Но ведь вы уже все доказали. Тем не менее, предложение принято. Однако я уже в третий раз должен повторить, что вы мне ничем не обязаны.

— Разве? Не случись там защитника угнетенных, я провела бы всю ночь в каталажке.

Брин покачал головой.

— У полиции есть приказ спускать такие дела на тормозах, чтобы не провоцировать новые случаи. Вы же сами видели… И, моя дорогая, в ту минуту вы не были для меня личностью. Я ведь даже лица не рассмотрел. Я…

— Ясно, ясно, вы в это время рассматривали нечто совсем иное!

— Сказать по правде, нет. Вы были для меня лишь статистической единицей.

Мид повертела в руках столовый нож и, разделяя слова длинными паузами, произнесла:

— Может, я чего-то не понимаю, но мне кажется, меня тут оскорбляют. За все двадцать пять лет, в течение которых я постоянно более или менее успешно оборонялась от мужских приставаний, меня обзывали по-всякому, но никто еще не называл меня статистической единицей. Пожалуй, возьму-ка я вон ту логарифмическую линейку и поколочу вас как следует.

— Моя дорогая юная леди…

— Вот что я не леди — это уж точно, но зато я и не статистическая единица!

— Ладно, тогда, моя дорогая Мид! Должен вам сказать, чтобы предотвратить возможные недоразумения: в колледже я боксировал в полусреднем весе.

Мид улыбнулась, отчего у нее на лице снова появились ямочки.

— Вот это другой разговор, это разговор безусловно приятный для девушки. А я уж было начала опасаться, что тебя делали где-нибудь на фабрике счетных машин! Потти [47] , а ведь ты молодец!

— Если Потти — уменьшительное от моего имени, оно мне нравится, но если это намек на мою талию, я категорически возражаю.

Мид потянулась через стол и потрепала его по животу.

— Твоя талия меня устраивает: с худыми и голодными мужчинами лучше дела не иметь. Если я буду готовить для тебя и дальше, то тебе придется еще немножко потолстеть.

— Разрешите считать это официальным предложением?

— Ну хватит, хватит… Послушай, Потти, ты, действительно, предполагаешь, что вся страна рехнулась?