Минерва, мы шли настолько медленно, что мой календарь стал подгонять меня: свинья опоросилась, а мы еще бродили по горам.

Не помню, чтобы когда-нибудь мне приходилось принимать более ответственное решение, Дора хорошо себя чувствовала, но миновала уже половина срока ее беременности. Повернуть назад, как я когда-то обещал себе, или пробиваться вперед в надежде добраться до равнины, прежде чем настанет время рожать? Что для нее легче?

Мне пришлось посоветоваться с женой, но решать-то все равно должен был я. Ответственность нельзя поделить. Впрочем, я мог бы с ней и не разговаривать, потому что заранее знал, что она скажет: "Идем вперед".

Но то была лишь отчаянная храбрость – я же, в отличие от Доры, располагал опытом передвижения по бездорожью и по части появления детей на свет.

Я вновь принялся изучать фотокарты, но не выудил из них ничего нового. Где-то впереди ущелье переходило в широкую речную долину. Но сколько еще до нее идти? Я не знал, потому что трудно было установить, где мы находимся. Когда мы двинулись в путь, я поставил одометр на правое заднее колесо переднего фургона и при входе в ущелье установил его на нуль. Прибор работал только день или два, прежде чем разбился о какой-то камень. Я даже не знал, какой путь после перевала мы преодолели и сколько нам еще предстояло спускаться. Животные и пожитки пребывали в относительном порядке: мы потеряли только двух мулов. Красотка Девица однажды ночью свалилась с обрыва и сломала ногу, я мог лишь избавить ее от боли. Я не стал разделывать тушу, потому что у нас было свежее мясо; кроме того, я не мог сделать этого так, чтобы не видели остальные мулы, Джон Ячменное Зерно просто удрал и ночью умер или пал жертвой прыгуна – когда мы его нашли, труп был уже объеден.

Сдохли три курицы, не повезло и двум поросятам, однако свинья усердно выкармливала остальных.

У меня оставалось уже только два запасных колеса. Потеряй я еще два при очередной поломке, придется бросить один фургон.

Колеса и заставили меня принять решение.

(Опущено примерно 7000 слов, в которых описываются трудности спуска со склона хребта.)

* * *

Наконец мы вышли на плато и с него увидели раскинувшуюся перед нами долину.

Минерва, то была прекрасная долина – широкая, зеленая, очаровательная... тысячи и тысячи гектаров идеальных сельскохозяйственных угодий. Вытекая из ущелья, река смиряла свой норов и лениво извивалась меж невысоких берегов. Далеко-далеко высился высокий пик, увенчанный снежной шапкой. Снеговая линия позволила мне оценить его высоту – около 6000 метров. Мы находились в субтропиках, и лишь очень высокая гора могла удержать столько снега в такое долгое и жаркое лето.

Мне показалось, что эту прекрасную гору и зеленую роскошную долину я уже где-то видел. Гора напоминала гору Худ в тех краях, где я родился и в первый раз стал молодым. Но эту долину, этот увенчанный снегами пик никто из людей еще не видел.

Я приказал Баку остановить колонну.

– Адора, мы дома. Видишь, вон он, перед нами, в этой долине.

– Дом, – повторила она. – О мой дорогой!

– Не хлюпай!

– Я не хлюпаю, – ответила она, хлюпая носом. – Но у меня скопилось столько слез, что, когда появится свободная минутка, я пореву всласть.

– Отлично, дорогая, – согласился я, – когда у нас будет для этого время. Давай-ка дадим имя горе. Пусть будет гора Доры.

Она задумалась.

– Нет, это неподходящее имя. Пусть будет гора Надежды. А все, что внизу, пусть называется Счастливой долиной.

– Дора-Адора, ты неизлечимо сентиментальна.

– Поговори мне! – Она прикоснулась к своему большому животу. – Долина будет Счастливой, потому что именно здесь я намереваюсь родить чудесного голодного звереныша, а гора будет называться горой Надежды просто потому, что она действительно гора Надежды.

Бак стоял у первого фургона и ждал, чтобы ему объяснили, почему мы остановились.

– Бак, – сказал я, указывая в сторону долины, – там будет наш дом. Мы пришли. Это дом, парень. Ферма.

Бак оглядел долину.

– О'гей.

* * *

...во сне, Минерва. Это были не прыгуны – на теле Бака не оказалось следов укусов. Наверное, острая сердечная недостаточность, однако я не стал вскрывать его, чтобы удостовериться. Трудяга Бак был стар. Я не хотел брать его с собой и пытался оставить на пастбище у Джона Меджи. Но Бак отказался. Мы были его семьей – Дора, Бьюла и я, – и он хотел идти вместе с нами. Я сделал его старшим среди мулов и не заставлял работать, то есть никогда не ездил на нем и не запрягал. Обязанности Бака заключались в руководстве мулами, и его терпению и мудрости мы во многом обязаны тем, что в конце концов пришли в Счастливую долину. Без него мы бы туда не добрались.

Быть может, он прожил бы еще несколько лет, останься он тогда на пастбище. А может быть, умер бы от одиночества после нашего ухода. Кто знает?

Я даже думать не смел о том, чтобы разделать его. Боюсь, у Доры случился бы выкидыш, приди я к ней с этой идеей. Глупо хоронить мула, когда прыгуны и непогода скоро позаботятся о его трупе, но я похоронил его.

Чтобы закопать мула, нужна громадная яма, а мы еще не спустились к мягкой почве на дне долины. Нам еще предстояло до нее дойти.