– Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем эту войну...

– Ты хочешь сказать, когда мы выиграем эту войну!

– Хорошо: когда мы выиграем эту войну, окажется, что на самом деле мы ее проиграли. Мы потеряем все, за что, как мы думали, боролись. Мистер Джонсон резко изменил тактику.

– Когда ты идешь в армию?

Лазарус помедлил.

– У меня еще есть парочка неотложных дел.

– Я знал, что вы ответите мне именно так, мистер Бронсон. До свидания.

Дедуся повозился с дверной ручкой, ругнулся и вылез из автомобиля.

– Дедуся! То есть я хотел сказать, мистер Джонсон. Позвольте я все-таки довезу вас домой. Пожалуйста!

Дед покосился на Лазаруса через плечо и проговорил:

– Не на твоей жестянке, трусливый засранец. – И быстро зашагал по улице к ближайшей остановке.

* * *

Лазарус подождал, пока мистер Джонсон подымется в автобус, и поехал следом, не желая признать, что отношения с дедом безнадежно испорчены. Он увидел, как старик вышел из автобуса, и уже собрался догнать его и попытаться заговорить снова.

Но что он скажет? Он понимал чувства дедуси, понятно было, почему он так думает. К тому же Лазарус наговорил столько лишнего, что никакой разговор не поможет. И он медленно поехал вдоль 31-й улицы. На Индиана-авеню остановился, купил у газетчика "Звезду", зашел в аптеку, сел возле фонтанчика с содовой, заказал вишневый фосфат и развернул газету.

Но читать не стал, а просто задумался, уставившись в газетный лист. Продавец содовой вытер мраморный прилавок перед ним и выжидательно замер. Лазарус заказал еще один фосфат. Когда это повторилось еще раз, Лазарус попросил разрешения воспользоваться телефоном.

– Хоума или Белла?

– Хоума.

– За сигарным прилавком. Заплатить можно мне.

* * *

– Брайан? Это мистер Бронсон. Могу ли я поговорить с твоей матерью?

– Сейчас посмотрю.

Ему ответил голос деда:

– Мистер Бронсон, я удивлен вашей навязчивостью. Чего вы хотите?

– Мистер Джонсон, я хочу поговорить с миссис Смит.

– Не могу вам этого разрешить.

– Она была очень добра ко мне, я хочу поблагодарить ее и попрощаться.

– Минуточку... – Лазарус услышал, как дед проговорил: – Джордж, уйди отсюда. Брайан, возьми с собой Вуди, закрой дверь и пригляди, чтобы ее не открыли. – Затем голос мистера Джонсона сделался ближе: – Вы слушаете?

– Да, сэр.

– Тогда слушайте внимательно и не перебивайте; повторять я ничего не буду.

– Да, сэр.

– Моя дочь не будет разговаривать с вами ни теперь, ни впредь...

– Она знает, что я звоню? – торопливо спросил Лазарус.

– Заткнитесь! Конечно, знает и сама попросила меня сообщить вам то, что вы только что слышали. Иначе я бы просто не стал разговаривать с вами. Но я хочу добавить кое-что от себя – и не перебивайте! Моя дочь – респектабельная женщина, муж ее откликнулся на зов своей страны. Поэтому не отирайтесь возле нее. Не приходите сюда, иначе я встречу вас с пистолетом. Не звоните. Не ходите в ее церковь. Возможно, вы полагаете, что я не смогу вам этого запретить. Позвольте напомнить, что вы находитесь в Канзас-Сити. Здесь за две сломанные руки платят двадцать пять долларов, а за пятьдесят вас без колебаний убьют. Но за полный набор – это когда сперва руки переломают, а потом убьют – полагается скидка. Если вы будете настаивать, учтите: я могу позволить себе потратить шестьдесят два доллара и пятьдесят центов. Вы меня поняли?

– Да.

– А теперь уматывай да побыстрее!

– Подождите, мистер Джонсон: не верится мне, что вы станете кого-то нанимать, чтобы убить человека...

– Не советую вам дожидаться этого.

– ...полагаю, вы вполне способны управиться с делом самостоятельно. Наступила пауза. Затем старик хмыкнул.

– Возможно, вы и правы, – и повесил трубку.

* * *

Лазарус уселся в машину и поехал. Миновав церковь, которую посещала его семья, он обнаружил, что правит на запад от Линвудского бульвара. Там он впервые увидел Морин...

И никогда ее больше здесь не увидит.

Никогда. Даже если вернется и попытается исправить ошибку, которую допустил, – парадоксов не существует. Его ошибки уже вплелись в неизменную ткань пространства-времени, и все тонкости математики Энди, вся мощь "Доры" не могли этого исправить. На площади Линвуд он остановился возле Бруклин-авеню и подумал о том, что делать дальше.

Поехать на станцию и сесть на первый же поезд до Санта-Фе? Если хоть одна из просьб о помощи дошла через столетия, его подберут в понедельник утром – и война со всеми ее тревогами вновь сделается для него чем-то давним, а семья его забудет о Теде Бронсоне, недолгом знакомце.

Жаль, что у него не хватило времени, чтобы выгравировать последние послания; тем не менее хотя бы одно из них должно было дойти. Если нет, его будут ждать лишь в 1926 году. Но если же ни одно из них все-таки не дошло – а с этой возможностью следовало считаться, ведь он пытался воспользоваться отложенной почтой еще до того, как ее организуют, – тогда придется ждать до 1929 года и явиться на встречу в соответствии с договором. Проблем не будет; на близнецов с Дорой вполне можно положиться. Но почему же ему так плохо?