Излучение должно было усилить мозговую деятельность. Но ничего ожидаемого не получилось. Во время эксперимента Марину слегка зацепило излучением. Тогда она еще не знала, что беременна. С тех пор Марину заботила больше работа, чем мы. Что-то там она пыталась доказать, изобрести и исправить нашу жизнь.

В коридоре с грохотом свалился портфель.

— Папа, мы краба нашли! — Антошка вбежал в комнату. — Волнами на берег вынесло! Мы его обратно в воду столкнули.

— Щиплется, — сказал Дима, засовывая палец в рот. — Можно я завтра приду?

— Конечно, — улыбнулся я. — Обязательно приходи.

— Антошка, — спросил я за ужином, — а меня ты можешь взять к своему морю? Мне тоже хочется посмотреть на вашего краба.

— Пойдем. — Антон ухватил меня за руку и потащил в коридор.

— Ничего не получится, — сказал я. — Мы уже пробовали.

— Закрой глаза.

Я закрыл. Рядом сопел Антошка.

— Слышишь? — тихо спросил он.

— Что?

— Скребется. Это паук. Он снова плетет сеть, чтобы ловить плохие мысли.

— Да, слышу, — сказал я. — Правда, слышу. Он ползает, касаясь лапками стены и, наверное, отчаянно меня ругает.

— Да-да! И просит, чтобы ты больше не рвал его паутину.

Я и не знал, что в нашем коридоре столько шагов! Мы шли, а он все не кончался.

Мне вспомнился день, когда Антошку привезли из роддома. Это был не маленький человек, а большущий сверток из одеял, перевязанный ленточкой. После того, как Антошку распеленали, я прикоснулся двумя пальцами к его крошечной ручонке.

Маринка не знала, что так получится. Никто не знал. Она замкнулась и ушла в работу. Может быть, это я виноват. Мне не надо было ее одну отпускать, я должен был сохранить семью. Для Марины ее Институт важнее, он дает ей надежду. А я и в Ленинграде работу найду.

Сын вел меня за руку по темной бесконечности, заполненной шорохами, мыслями и теплотой его ладони. Затем раздался скрежет дверной ручки.

— Осторожнее, папа, переступай. Я напридумал здесь дверь к морю. Когда-нибудь она окрепнет и станет доступной для всех. А сейчас открой глаза.

Я открыл. Передо мной было море. Берег, покрытый мягким песком. Волны, накатывающиеся зеленой стеной. Высокие пальмы. И белые птицы, кричащие в вышине.

Мы бегали друг за другом мокрые от соленых брызг. Мы собирали ракушки и пугали сердитых крабов. Мы лежали на песке, рассматривая небо, на котором, кроме большого солнца, светило еще одно, маленькое, словно в небесах тоже гуляли отец с сыном.

— Спасибо, — сказал Антон.

— За что?

— Ты смог прийти со мной. И услышал паука.

— Не за что, — сказал я.

— Знаешь, старый тополь во дворе тоже разговаривает.

— Когда-нибудь ты поможешь мне его услышать, — улыбнулся я. — Пошли домой?

— Ты хочешь позвонить маме?

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Догадался. А еще ты ей скажешь, что мы сможем к ней приехать. Ты не волнуйся, я для тебя другую дверь открою, там, в новом доме.

Почему-то я был уверен, что у Антона это получится. Я растрепал пятерней его мокрые волосы.

— Ой, папа, идем быстрее, — забеспокоился Антошка. — Мне кажется, сейчас мама должна позвонить.

Где-то вдалеке, в нашей квартире, совсем в другом мире, раздался трезвон телефона. И мы побежали домой.

— Кхе-кхе, — прокашлял День-Добрый. — Погода будет меняться.

Я взглянул в окно: ласточки хоть и не парили в высоте, но к земле тоже не жались. Да и вчера в вечернем прогнозе погоды обещали переменную облачность — не более.

Об этом я сообщил Дню-Доброму. Тот отмахнулся:

— Много синоптики понимают! — обиделся День-Добрый. — И с ласточками что-то не то!

— Можно еще сходить в судомодельную секцию — у них там настоящий морской барометр висит.

— Да на кой мне барометр, Бабкин! У меня артрит — точней любого барометра. Сегодня прямо в троллейбусе скрутило, чуть не упал. Хорошо, что Митяев со мной ехал, место мне уступил…