Таким образом, уже Страбону было вполне ясно то, чего еще не в состоянии были оценить многие из его предшественников, а именно что Питей оказал своими измерениями неоценимые услуги географии, чем сумели воспользоваться лишь самые выдающиеся из его ближайших потомков — Эратосфен и Гиппарх. Он обогатил греческую науку сведениями об отдаленных северных странах, находившихся еще вне поля зрения образованных людей; поэтому его сообщения не были приняты на веру, а объявлены ложью и выдумкой. Это недоверчивое отношение к рассказам Питея в соединении зачастую с непониманием того, о чем в этих рассказах идет речь, привело к значительным искажениям его слов в позднейшей их передаче, мешающим и теперь еще оценить с достаточной точностью размеры и результаты проведенных им исследований.

Непосредственным же результатом сообщений Питея было то, что он, не уничтожив полностью скептического отношения, установившегося со времен Геродота, к возможности познания северных стран, все же возродил интерес к легендам о Северном океане, в реальности которого со всеми его чудесами после плавания Питея трудно было более сомневаться. А это, в свою очередь, создало почву для возникновения новых представлений о величине и форме обитаемой земли, послужило пищей для развития географических легенд и создававшегося на их материале эпоса.

Материалы наблюдений Питея послужили серьезным аргументом в поддержку теории существования сплошного водного океанского пространства на севере Европы и Азии, соединяющегося на востоке с Индийским или Восточным (Эойским) океаном. Так, в значительной степени опираясь на исследования Питея, представлял себе положение вещей в III веке до н. э. Эратосфен. Влияние этих представлений было достаточно глубоко. Оно сказывалось также и в тех случаях, когда реальные географические факты были не известны, а лишь предполагались соответствующими этим представлениям, влиявшим подчас на выводы весьма серьезных наблюдателей.

В восьмидесятые годы III столетия до н. э. имело место еще одно экзотическое плавание — не столь выдающееся, как плавание Питея, но значение его для познания северных стран и для развития общих географических представлений в эллинистическо-римское время трудно переоценить.

На этот раз предметом исследования послужило Каспийское море, о котором удерживалось древнее, высказанное еще, может быть, Гекатеем (а вернее, кем-либо из его современников), предположение, что оно представляет собою залив океана. В качестве имени Каспийского моря от Гекатея до нас дошло наименование его Гирканским, что, несомненно, указывает на иранский источник. Геродот называет его лишь Каспийским и, видимо, противопоставляет это название Гекатееву. Аристотель же употребляет оба имени, при этом в такой связи, как если бы речь шла о двух разных морях.

В Каспийское море впадала река Араке, о которой у Геродота было смутное и двойственное представление, так как в этом имени для него соединялись вместе с носящей его и поныне кавказской рекой слившиеся в единый образ две великие среднеазиатские реки — Оке и Яксарт. Аристотель тоже употреблял имя Аракса применительно к Яксарту и Оксу, но произведенное спутниками Александра Македонского отождествление Аракса (Яксарта) с Танаисом и в то же время непреложная достоверность нахождения устья Танаиса на Азовском море принудили Аристотеля представить себе его русло в виде рукава Аракса, а многих современников Аристотеля признать соединенными между собой Каспийский и Азовский бассейны.

О наличии известного интереса к Каспийскому морю со стороны греков в эпоху Александра Македонского свидетельствует переданное Аррианом сообщение о том, что Александр живо интересовался географией Каспийского бассейна и что якобы только преждевременная смерть помешала ему предпринять задуманные исследования. Интерес этот мог быть продиктован планами скифского похода или хотя бы планами установления определенных отношений со скифами, жившими на Танаисе.

Геродот утверждает, что Каспийское море — замкнутый бассейн. В то же время Патрокл, управитель прикаспийских областей в царстве одного из преемников Александра Македонского — Селевка Никатора (306–280 до н. э.), считал Каспийское море заливом Северного, или Скифского, океана.

По словам Страбона и Плиния, Патрокл полагал возможным приплыть из Каспийского моря в Индию.

Плиний сообщает, что царь Селевк Никатор будто бы собирался соединить Каспийское море с Меотидой (то есть с Азовским морем) посредством канала, который должен был проходить по современной Манычской низменности. Плавание Патрокла по Каспийскому морю, происходившее в 80-е годы III века до н. э., могло быть предпринято в связи с этими планами. Впрочем, скифский север был вне сферы интересов и влияния Селевка Никатора. Скорее всего, путешествие Патрокла имело перед собой чисто практические цели: приведение в повиновение прибрежных южнокаспийских племен и наведение порядка и спокойствия на одном из важнейших торговых путей из Индии в Малую Азию; этот путь шел по впадающим в Каспийское море среднеазиатским рекам, затем вдоль его южного побережья до устья Аракса и Куры и далее, через Кавказский хребет, в Колхиду.

Именно интересы торговли побудили Патрокла заняться поиском водного пути из Каспийского моря в Индию. Подобное предприятие вытекало из его непосредственных обязанностей в качестве управителя Гиркании. Страбон определенно характеризует Патрокла как лицо, управлявшее областями, расположенными близ Гиркании и Каспийского моря (II, 11, 7). До этого он известен в качестве правителя Вавилона (около 312 года до н. э.), а затем Патрокл состоял в совете Селевка Никатора (факт этот свидетельствуется Плутархом для 286–285 годов до н. э.). Из приведенных хронологических сведений следует заключить, что пребывание Патрокла на посту управителя прикаспийских областей, равно как и самое его плавание по Каспийскому морю, могло иметь место, скорее всего, между 285–280 годами до н. э., когда после смерти Селевка преемник его Антиох Сотер направил Патрокла в качестве полководца в Малую Азию.