Правдоподобия этому «винегрету» может придать лишь рассмотрение всех этих событий, как единого целого. Переезд Ласкариса в Никею обретает смысл лишь в рамках идеи создания императором новой метрополии в землях федератов. Вряд ли правителю чужой, враждебной туркам, державы удалось бы въехать в столицу султаната, пусть даже и бывшую, и продержаться там хотя бы некоторое время. Слишком неравны были силы. Да и «невыездной» характер его персоны, изоляцию, следует учитывать. Конечно же, его власть там держалась не на силе, а на авторитете. Возможно, сыграло свою роль и предотвращение разграбления Никеи крестоносцами в 1097 году и мягкое отношение к высокопоставленным пленникам со стороны византийцев. Аналогию этому можно увидеть в легенде о предоставлении Эртогрулу территории под бейлик за помощь, оказанную им сельджукскому султану в битве с монголами.

Отсюда совсем недалеко до признания османов преемниками никейцев и даже Комнинов на византийском престоле. Очень удачно вписывается сюда турецкая легенда о происхождении Мехмета II, согласно которой кто-то из Комнинов женился на сельджукской княжне из Коньи, положив начало роду Османов. Комнины вообще очень подходят на роль зачинателей османской династии. Есть мнение, что они по происхождению — армяне. Но мы уже знаем, что «армянами» на самом деле называлась военная верхушка Византии — «армейцы». Комнины (Команины, т. е. из всадников-куманов), родом из Коми под Филиппо-полем (нынешний Пловдив), и были такими «армейцами». Кстати, недалеко от этих мест, в той же Фракии (Эдирне), находилось и родовое гнездо Мехмета II.

От «армейцев»-«армян» уже рукой подать до сельджуков — тоже «армейцев» (солдат), как выяснилось.

О том, что Османская империя наследовала Никейской, в том числе и по части стремления к отвоеванию Константинополя у латинян, — а Византию 1453 года, безусловно, можно причислить к пролатинским образованиям хотя бы из-за поддержки ею унии церквей, — говорит и такой факт. После захвата столицы Мехмет II назначил на патриарший престол Геннадия Схолария взамен погибшего патриарха Афанасия (рис. 12).

Выбор был отнюдь не произвольным. Этот Геннадий, будучи поначалу сторонником унии и даже способствуя ее утверждению речами на Ферраро-Флорентийском соборе 1438–1439 гг., впоследствии разочаровался в ней, примкнув к партии Марка Эфесского — главного оппонента латинизации, отказавшегося поставить свою подпись под унией на соборе. Став после смерти Марка главой противников униатства, он написал ряд полемических сочинений против союза с латинянами. Это настолько расстроило его отношения с занимавшими пролатинскую позицию Иоанном VIII Палеологом и, в особенности, с его братом и наследником Константином Драгасом — последним византийским императором, что перед самым вторжением турок ему пришлось принять монашество.

Геннадий был наделен султаном самыми широкими полномочиями: он стал «этнархом», т. е. не только религиозным, но и политическим руководителем всех христиан Порты или Millet-i'Rum — «римского народа» [122] . При этом были удалены из страны или подвергнуты опале те священнослужители, которые запятнали себя сотрудничеством с католиками. В большинстве своем они отправились на Запад искать поддержки у латинян [123] . Константин Драгас — последовательный сторонник латинизации — пал при штурме Константинополя, и его голова была торжественно выставлена для всеобщего обозрения на ипподроме как бы в назидание униатам.

Спрашивается, против кого на самом деле выступали турки — против византийцев или против латинян? Ясно, что никакой исламизации в таких условиях, никакого угнетения христиан, тем более — «осквернения христианских святынь» турками, быть не могло. Была лишь смена правящей верхушки в связи с поддержкой ею унии и отходом от отчей веры.

Чуть позже (в 1478 году) Мехметом II был издан закон о свободе вероисповедания, что опять-таки не характеризует турок как противников православия. Еще один указ, — о защите францисканцев, подвергавшихся гонениям со стороны папских пособников на территории Боснии-Герцоговины, — был подписан Мехметом II в 1463 году после завоевания им этого королевства. Францисканцы тогда преследовались по наущению папы королем Боснии, перешедшим в католичество [124] .

Как видно, папство в те времена представляло для инакомыслящих гораздо большую опасность, чем ислам.

Только к XVII веку ислам принял свой современный вид и стал резко отличаться от православия. Именно тогда были заштукатурены или сбиты фрески с христианскими сюжетами в Софийском соборе, что и ознаменовало начало эпохи гонений. Расхожее мнение о том, что эта работа была проделана по приказу Мехмета II тотчас по взятии Константинополя, опровергается самими турками. «При описании истории храма Святой Софии в современном издании «Вся Турция» сообщается следующее: «Преобразование Св. Софии в мечеть было произведено с большим уважением к зданию… На месте амвона была водружена кафедра и михраб для молитв… Но иконы, иконостас и мозаики христианской церкви остались нетронутыми; были даже сохранены некоторые мозаики с изображением людей». Согласно хронологической таблице перестроек и других изменений в храме Святой Софии, внутренние христианские мозаики были закрыты штукатуркой лишь около 1750 года, то есть в середине XVIII столетия. Другой справочник по истории Святой Софии утверждает, что, «несмотря на мусульманский запрет использовать какие-либо человеческие изображения, он [Магомет II] сохранил множество христианских мозаик, включая изображение Богородицы с младенцем на апсиде. Эта мозаика не была заштукатурена вплоть до второй половины XVII века». Впрочем, в переработанном новом издании этой же книги сказано более четко: «Богородица с младенцем Христом и архангелы были заштукатурены в правление Мах-мута I (1730–1754)». При этом добавляется, что некоторые другие мозаики были закрыты в начале XVII века в правление Ахмета I (1603–1619).

Так или иначе, но становится очевидным, что по крайней мере до начала XVII века (а может быть, и позже) храм Большой Софии, в котором уже много десятков лет молились султаны, так и не изменил своего облика христианского храма. Другими словами, стамбульские султаны, вплоть до XVII века, а возможно, даже до XVIII века, молились в христианском храме!» [125] .

Стоит ли сомневаться, что до этого ислам был попросту византийским христианством (арианством), пропущенным сквозь призму взглядов Магомета?