– Давай, Бобка, в атаку, – сказала она. – А то тебе, я так понимаю, уходить скоро.

– А если б не уходить – что ж, не обедать, что ли? – спросил Бобка. – Я, между прочим, и не пойду никуда – а обедать все равно буду.

– Ты же в гости собирался.

– Передумал.

Ирка подозрительно прищурилась на него.

– Нездоровится? Горло?

– Да почему сразу горло! Просто раздумал! Книжка интересная, не оторваться…

В комнате затрезвонил телефон.

– Ну конечно, – сказала Ирка, – как за стол, так телефон.

– Давай не подходить, – сказал Малянов. Сегодня он особенно боялся всего. И особенно теперь – когда через полчаса надо было идти.

Ирка хмыкнула.

– Я – всегда за. Но из вас кто-нибудь не выдержит.

– Это межгород, – первым сообразил Бобка.

Телефон надрывался. За окном словно смеркалось; от измороси воздух был густым, мутно-серым, дома напротив скорее угадывались, чем виднелись, и стекла снаружи затянули мельчайшие капельки воды. Туман налип на стекла. Слипец.

– Я подойду, – сказал Малянов.

Он поднял трубку и не сразу понял, почему раздавшийся в ответ на его «Да!» голос ему что-то напоминает.

– Митька?

– Да… Это кто?

– Не узнаешь, собака?

И раздался знакомый с детства горловой, будто подернутый жирком смех.

Это был Вайнгартен.

– Валька… Господи, Валька, ты откуда?! Ты где? Ты что, приехал?

Нет, не было жизни. Лишь на какое-то мгновение, одно-единственное, задохнулся Малянов от нечаянной радости; полыхнул в душе разноцветный фейерверк и сразу погас, и только тяжелые темные ошметки разлетелись в стороны, а в середине, в сердцевине, в сердце осталось: началось. Таких совпадений не бывает. Началось. Таких совпадений не…

– Отец, ну ты совсем не поумнел! Что я там у вас забыл?

Слышно было лучше, чем если бы Вайнгартен звонил из соседней квартиры. И не трещало ни черта.

– Так ты что, прямо из Тель-Авива?

Опять жирный смешок.

– Одного идеократического государства мирному еврею на жизнь вполне достаточно, отец. С лихвой! Второго не надо!

Он говорил теперь с легким акцентом. Едва заметным. Все слова до единого – как встарь, и даже буква «р», не будь которой, артисты просто никак, наверное, не смогли бы изображать англосаксов, была нормальной, питерской, – но интонации… ритм фраз, подъем тона и спуск… «С лихвой», прозвучало скорее как вопрос: «С лихво-ой?»

– Подожди, Валька, я не понял… Ты что, по принципу «дайте, гражданин начальник, другой глобус»?

– Ну уж другое полушарие, во всяком случае. Юннатские Статы. Там… то есть тут… все юннаты!

– Валька, ты что, поддал?

– Сколько ни пей, русским не станешь, – неопределенно проворчал Вайнгартен. – Только не уверяй меня, что ты не поддал! Ну и что? На-ар-рмально! Воскресенье! В этот день Штирлицу захотелось почувствовать себя советским офицером!

Малянов все-таки рассмеялся.

– Как ты там?

– По сезонам скучаю, – не очень понятно ответил Вайнгартен, но после паузы угрюмо пояснил: – Солнце, солнце… Пальмы эти окаянные… Плюс тридцать в тени, понимаешь, а в гадюшник спустишься – там якобы русских водок целая стена, и рекламка полыхает: «Очень хороша с морозца!» Придурки… Я чего звоню, старик! Я себе подарок сделал ко дню победы.

– Какой победы? – опешил Малянов.

– На исторической родине, я смотрю, совсем охренели от перестройки… или чего у вас там нынче… Может, русскому уже и по фигу, а еврею всегда радость. Победы над фашистской Германией, задница ты, Малянов! Мы со Светкой… Да, вам всем от Светки приветы и поклоны, натурально.

– Взаимно, – сказал Малянов.

– Мы со Светкой вообще все советские праздники празднуем. И двадцать третье февраля, и восьмое марта, и – хошь смейся, хошь плачь – седьмое ноября… Кайф обалденный, тебе в Совдепии в него не въехать! Так вот. Понимай, как знаешь, а только добил я свою ревертазу. Пять лет пахал, как на Магнитке, а добил. Вот по весне. И ни одна зар-раза мне не мешала. Ни одна зараза ни единого раза!

Малянов сгорбился. Он знал, как это понимать, – но все равно ноги у него обмякли. Возможно, именно потому, что слишком уж все хорошо подтверждалось. Он придвинул стул, сел.

– Может, и впрямь на Нобелевку двинут, как мне тогда мечталось… есть уже шепоток. Но я не поэтому звоню. Я ж не хвастаться звоню… то есть и хвастаться тоже… Я тебе хочу сказать вот что. Только разуй уши и сними нервы, слушай внямчиво и спокойно.

– Ну, слушаю, – сказал Малянов и поглядел на часы. Нету жизни. Первый раз за восемь лет друг позвонил с того света – и приходится смотреть на часы.

– Я хочу, чтобы ты взял ноги в руки и приехал работать сюда.

– Валька, не смеши.

– Я уже начал тут щупать некоторых. Гражданство-подданство-вид-на-жительство сразу не обещаю, но несколько лет у тебя будет для начала. Здесь, в Калифорнии. Ты тоже раздолбаешь здесь все, что захочешь. Только секрет тебе скажу…