Для Брюллова жить – означало прежде всего творить, писать. Когда Юлия уехала в Милан, единственное, что удерживало его от желания броситься вслед за ней, была работа над «Последним днем Помпеи».

Работая, он не переставал думать о Юлии.

Они побоялись не просто убить друг друга физически, но уничтожить свою любовь. Оба были птицами свободными, свободными…

Может быть, размышлял Карл, они встретились лишь для того, чтобы красота Юлии была запечатлена в веках? Может быть, не она была Музой Брюллова, а Брюллов – орудием влюбленной в Юлию вечности?..

Ведь картина «Последний день Помпеи» уже принадлежала вечности – это было понятно сразу, как только она была закончена. Нет, как только начата! Вернее, как только была задумана…

Брюллов решил запечатлеть бегство жителей Помпей через Геркуланские ворота. Для изображения он выбрал улицу, лежащую за городскими воротами, на месте ее пересечения с кладбищенской улицей. На картине боролись два освещения: красное, собственно от извержения, и синевато-желтое, которым осветила первый план сверкающая молния. Небо было затянуто густыми, черными клубами дыма, так что дневной свет ниоткуда не проникал…

Конечно, то, что изобразил Брюллов, было далеко от той ужасной картины, которую рисовал в своих записках Плиний. Тот особенно подчеркивал обстоятельство, что всё вокруг тонуло во мраке, сыпался такой густой пепел, что надо было беспрерывно его стряхивать, чтобы не оказаться навсегда засыпанным.

Некий французский критик, описывая впечатление от картины Брюллова, иронизировал: она-де создана совершенно в тоне манерных мелодий и цветистых декораций оперы Пачини, в ней масса театральности.

Ну что же, критик не ошибся… Ибо музой для Пачини и Брюллова была одна и та же женщина.

Упреков в чрезмерной декоративности, патетичности было много. И в чрезмерной красивости… Разумеется, разговоры о пресловутой груди и соблазнительной позе тоже велись. Но при всем при том любовник Юлии Самойловой взлетел на гребне такого триумфа, который мало кто из художников испытывал.

Успех «Последнего дня Помпеи» был громадный не только за границей, но и в Петербурге. Этой был апофеоз славы Брюллова – слово «гений» раздавалось со всех сторон. Неприятности с императорской семьей из-за «Итальянского полдня» канули в Лету! Академия преклонялась перед Брюлловым; молодые художники считали за честь быть его учениками.

Частенько приходили восторженные, любовные и одновременно дружеские письма от Юлии.

В одном из них он, кроме ободряющего: «Скоро увидимся!»– прочел загадочную строку: «Поздравь меня, Бришка, я стала матерью!»

Агнесса Пачини умерла в родах, и Джованни остался вдовцом с двумя дочерьми. Старшая, как известно, звалась Джованнина в честь отца, ну а младшую, согласно последней воле Агнессы, окрестили Амацилией.

Многочисленные родственники, принявшие на себя заботу о девочках, советовали вдовцу как можно скорей жениться (разумеется, выждав год траура, как же иначе?) и немедленно составили список самое малое из десяти невест, но Джованни с выражением приличной печали ответил, что сам найдет нежную мать своим малюткам.

«Нежная мать» у него и в самом деле была уже на примете, и сделаться таковой эта особа совершенно не возражала – беда была лишь в том, что выходить замуж за Джованни она не соглашалась ни в коем случае.

– Ах, милый, – хохотала она, сверкая зубами и запрокидывая голову так, что ее сливочная стройная шея напрягалась, как струна. – Никогда в жизни, хоть умри. Я уже побывала замужем по необходимости, потом чуть не вышла замуж по страстной любви – и поняла, что узы брака не дня меня. Мне нужна свобода, чтобы быть счастливой! И меньше всего я гожусь на то, чтобы скромно оттенять таланты своего супруга. Я могу быть любовницей, другом, причем верным, – но только не женой! Я всегда буду жить своей жизнью. Однако я совершенно не возражаю против того, чтобы помочь тебе в воспитании дочерей. Больше сделать для тебя я ничего не могу, а это развяжет руки тебе и сделает счастливой меня. Я буду возить их с собой по белу свету, мы станем кочевать из Италии в Россию, во Францию, в Германию… Они увидят мир и ни в чем не будут знать отказа! Они получат образование и приданое, они будут богаты и довольны жизнью! Даю тебе в этом мое слово – слово графини Самойловой!

Да, легко догадаться, что особой, на которой мечтал жениться Пачини, была именно она, Юлия Самойлова!

Конечно, Пачини оскорбился и категорически отказался отдать дочерей Юлии. Он даже попытался запретить их встречи, однако вскоре убедился, что это бессмысленно: каким-то удивительным образом, подкупом, лаской ли Юлия умудрялась располагать к себе самую строгую охрану, которую Пачини пытался приставлять к детям. В конце концов он махнул рукой и больше не запрещал Юлии не только навещать девочек, но и возить их с собой, куда ей заблагорассудится.