— Да, конечно, клянусь, я просто не подумал об этом.

— Меня тоже в детстве просватали за племянника отца… — говорит Муска. — Скоро свадьба.

Я не могу оторвать взгляда от деревянных домиков, разбежавшихся по холмам, от лесов и полей. И вдруг мне чудится, будто на холмах стоят не домики, а черные кибитки кочевников, а молочный туман, сползающий с вершин Альп, кажется дымом, поднимающимся от кибиток, где пекут хлеб…

— А жених у тебя красивый? — не без ревности спрашиваю я.

Она нахмурившись отвечает:

— Такой красивый, как Адам-хан из легенды об Адам-хане и Дурхо, — и краешком глаза следит за мной, видимо, моя ревность ей приятна.

— Стройный, как чинар, кудри черные, глаза большие, брови густые, изогнутые, как лук, широкая грудь, закрученные усы…

Я стараюсь себе представить, каков он, жених Муски.

— Как его зовут? — спрашиваю с грустью, взволнованно.

— Каджир.

Продолжая рисовать его в своем воображении, я вдруг отчетливо вижу, что рядом с одной из кочевых кибиток стоит Каджир с винтовкой в руке и целится прямо в меня. Ничего не понимаю. В чем дело?

Муска отпускает мою руку и бежит к кибитке. Ее фигурка, укутанная в чадру, удаляется, становясь все меньше. Я поворачиваюсь к молодому кочевнику, и в этот момент он стреляет в меня… Возвращаюсь к действительности: с картины мне улыбается Муска.

В зале по-прежнему шумно и весело. Официант разливает шампанское по бокалам…

Перевод с пушту А. Герасимовой

Утро удивительно ясное. Снег почти совсем перестал. Воздух чист и прозрачен. Вершины гор Чардахи близ Кабула оделись в снежные чалмы.

Устад Самандар из окна больницы смотрит на разбросанные по горным склонам деревни, сады, изнемогающие под тяжестью снега деревья и вспоминает другую гору с белоснежными склонами в родных краях. Суровая природа Кабула ему не нравится.

Глотнув холодного воздуха сквозь приоткрытое окно, устад вернулся к постели. Откинув на подушку маленькую, будто обтесанную голову, подложив под нее шафранно-желтые руки и устремив черные глаза в потолок, Самандар отдался воспоминаниям о родном Нангархаре. Пьянящий аромат роз, сады, где растут мандарины, апельсины и хурма, благоухающие нарциссы… В носу защекотало, сердце защемило от тоски. Самандар прошептал:

С самого детства Самандар любил петь, но был очень стеснительным. Стоило ему увидеть кого-нибудь из старших, как он не только переставал петь, но едва не ронял дастархан[ Дастархан— скатерть, расстилаемая на полу.] и блюдо с овощами, которые нес гостю, сидевшему в худжре.

Отец Самандара — Каландар долгие годы служил Амирхану. И Самандар тоже. Мальчик подавал гостям воду для мытья рук, приносил хлеб, наполнял чилимы[ Чилим— прибор для курения.], таскал воду, задавал корм скоту. Главный чилим был в ведении Лаванга, другого слуги Амирхана, Когда гости расходились, Самандар украдкой подбирался к чилиму и делал несколько затяжек.

Главный чилим заполняли чарсом[ Чарс— наркотическое средство.], и Самандар, таким образом, в десятилетнем возрасте пристрастился к чарсу и опиуму, покуривая их вместе со сверстниками.

Шли годы, Самандар вступил в пору юности, полную неудержимых желаний, и влюбился. Но его любимую, Гутый, сосватали другому. Она была племянницей Амирхана. И случилось так, что, благодаря своей первой, исполненной нежности, чистой любви, Самандар стал известным во всей округе певцом.

Теперь почтенные люди не привозили в свои дома и худжры музыкантов из города и танцоров-мальчиков. Их заменил Самандар, игравший на сазе‘, его приглашали на все празднества.

Для Самандара больше не существовали ни деревни, ни поденная работа, ни крестьянские заботы отца. Только — музыка и пение. В доме Амирхана забыли о том, что он сын и внук поденщиков, он стал Самандаром-думом[Дум — народный певец.].

Город с его фруктовыми садами, цитрусовыми рощами, благоухающими нарциссами, пением птиц, окруженный поросшими лесом горами, покорил Самандара, стал ему родным. Самандар всем сердцем полюбил всю эту еще неизведанную красоту.

Заслышав пенье Самандара, танцовщицы становились еще грациозней, извиваясь, словно лозы под ветром, а мальчики-танцоры как завороженные слушали звуки саза.

Ублажая ханов игрой и пеньем, Самандар забыл деревню, в которой родился и вырос, высокие горы, аромат красных и белых маков на равнине. Он стал устадом Самандаром и был поглощен своим искусством и любовью к Бангаре.

Самандар ни в чем не испытывал недостатка. Но больше всего упивался поклонением женщин. Любая готова была подарить ему свою любовь. Но ни одна не осталась в сердце. Только Бангара. Ее Самандар не мог забыть. Бангара была певицей и танцовщицей. Неизвестно, откуда она явилась, но для Самандара она стала чем-то вроде спелани[ Спелани— растение; согласно поверью, его семена следует сжечь, чтобы уберечься от сглаза.]. И сама она положила к ногам Самандара всю свою жизнь. Когда она танцевала и пела, Самандар не знал, чему отдать предпочтение, чарующему голосу, серебряному горлу, лебединой шее, черным кудрям, клубящимся словно тучи, глазам-миндалинам, алым, источающим мед губам, зубам-жемчужинкам или осиной талии. Но все это было не для Самандара — поденщика-крестьянина, а для Самандара артиста, певца, которого всякий желал заполучить к себе на вечер, затуманить его разум, сделать рабом города.