Шрифт:
Постепенно он осмелел, стал сходить со своего стула. И тогда только стало понятно, в чём дело. То есть в чём дело ещё не стало понятно, но то, что Ромку интересует наш рояль, это заметили все. Да он уже и не скрывал этого.
Он теперь не отходил от рояля. Он осматривал его со всех сторон, даже снизу, трогал, а как-то раз я видел, как он вытирал рояль своим носовым платком…
Ноты ему показались легче букв.
— Мальчик тянется к музыке, — говорила мама и с сожалением смотрела на меня. Вот, мол, у тебя все возможности, а ты не тянешься.
Но всё это была ерунда. Ни к какой музыке Ромка не тянулся. Если человек тянется к музыке, он любит её слушать. Ромка не любил. Стоило кому-нибудь сесть за рояль, как с Ромкой начинало твориться что-то странное. Он вытягивался на своём стуле, как собака, когда она делает стойку, и тут же начинал беспокойно ёрзать, скрипеть и сопеть. А на лице у него было то самое выражение, которое появлялось каждый раз, когда кто-нибудь брал покататься его знаменитый самокат.
Нет, он не любил музыки, он любил рояль и боялся, когда его трогают. Особенно если игралось что-нибудь бурное. Тут на него без смеха нельзя было смотреть, так он волновался.
Однажды за чаем я поделился своими наблюдениями. Все посмеялись. И только Костик вдруг одёрнул меня. Он сказал, что я слишком много на себя беру, а он проверял Ромкин слух, и Ромка очень даже не без способностей.
«Вот уже и заступается», — подумал я и вспомнил их вечные разговоры.
— Разговаривать нужно только о главном, — заявляет Ромка.
А Костик сразу же выглядывает из-за газеты.
— А что такое главное? — спрашивает он.
— Главное — быть мужчиной, — говорит Ромка.
— А что такое быть мужчиной? — спрашивает Костик.
— Мужчина должен быть сильным, смелым и справедливым, — отвечает Ромка.
— И любить бокс, — смеётся Костик.
Ромка краснеет.
— Мужчина должен любить бокс, — твёрдо произносит он.
Или вот ещё.
— Хорошо иметь мотоцикл, — говорит Ромка.
— Я мотоциклов не люблю, — возражает Костик. — Я лес люблю, а по лесу на мотоцикле не проедешь.
— На мотоцикле где угодно проехать можно, — говорит Ромка.
А Костик смеётся.
— Да не хочу я где угодно! Я вообще ездить не люблю. На мотоцикле, на самокате, на самолёте, — мне всё равно. Я пешком люблю ходить и в гамаке лежать. Я чай с вареньем люблю пить и в космос летать не желаю!
Или уж совсем ерунда.
— Вместо одного рояля можно купить десять мотоциклов.
— А вместо мотоцикла — корову.
— А вместо коровы — десять самокатов.
— А вместо самоката — коньки.
— А вместо коньков — десять раскидаев [2] .
2
Игрушка — мячик на резинке.
— А вместо раскидая — воздушный шар.
— Раскидай дороже воздушного шара, — поправляю я.
Но они только отмахиваются и продолжают свою беседу. Костику весело. Только с Ромкой и веселится, а на меня раздражается. «Всё-то ты знаешь… А не скучно тебе таким умным быть? Всезнайка». — И прячется от меня за газетой.
И вдруг тот последний разговор.
— А тяжело быть композитором? — спросил Ромка.
Костик усмехнулся.
— Нет, — говорит. — Ерунда. Я однажды даже в бане музыку написал. Вот на мотоцикле — это да, на мотоцикле уметь надо.
А Ромка и поверил.
— Так, — говорит. — Вы мне музыку, а я вам — бокс.
Костик очень удивился.
— Вы зря не соглашаетесь, — продолжал Ромка. — Бокс, он каждому необходим. Я лично боксёром буду. Но в том-то и дело, что только боксёром быть нельзя, надо ещё какую-нибудь профессию иметь, добавочную. Конечно, главное — бокс, так что другая профессия должна быть полегче…
Вот тут-то мы и захохотали. Первым захохотал Костик, а я уж за ним. Ромка ещё что-то говорил, но я не слышал. И не смешно мне было, а я хохотал. Громко хохотал. Только вдруг подавился и увидал перед собой Костика. Тот уже давно не смеялся, а стоял напротив и разглядывал меня, словно видел впервые.
А Ромка метался из угла в угол.
— Ну, хорошо… Ну, ладно… Ну, погодите…
И вдруг разревелся и выскочил вон из комнаты.
— Зловредный ты стал, — сказал мне Костик. — Мелочный и злой. — И выскочил вслед за Ромкой.
С тех пор Ромка не съедает больше моих завтраков, и не гоняет за пирожками, и не торчит больше возле нашего рояля. Ничего плохого он мне больше не делает, но уж лучше бы он избил меня.
Он просто не замечает меня, и это, оказывается, самое страшное.