Шрифт:
А потом мы бежали все вместе по коридору.
Карп пыхтел сзади.
В тёмном огромном подвале, где хранилась бумага, вдруг погас свет, и мы устроили там кучу малу, и меня порядком помяли.
— Когда же детям покажут линотипы? — приставал Карп.
А потом открылась дверь, и все вылетели из подвала на двор и стали там играть в снежки.
И вдруг где-то тявкнула собака. Мы с Ромкой переглянулись и бросились к небольшому сарайчику. За ним, на деревянном крылечке, лежала огромная серая собака, а рядом с ней в точно такой же позе лежал Гудериан. Причём сразу было видно, что Гудериан боится этой собаки и подражает ей. Собака, не поворачивая головы, покосилась на нас краем глаза — и Гудериан покосился. Собака равнодушно зевнула — и Гудериан зевнул. Собака положила голову на лапы и закрыла глаза — и Гудериан закрыл.
Неужели он меня не признает?
— Гуд, Гуд! — позвал я.
Гуд вздрогнул и открыл глаза, вопросительно взглянул на собаку, та что-то фыркнула… Но тут я не выдержал. Я закричал и схватил Гудериана в охапку. Тот радостно взвизгнул и лизнул меня в лицо.
А все ребята захлопали в ладоши и заорали «ура».
— Что происходит, что происходит? — всё приставал Карп.
— Человек нашёл свою собаку, — сказал Жёлудь.
И вот мы бежим по бульвару, мимо деревьев, мимо, мимо фонтана, мимо, мимо людей… Рюкзак свой мы где-то потеряли, и теперь у нас нет верёвки. Но Гудериан совсем не тяжёлый, и я прижимаю его к себе. Мы бежим и хохочем.
— А почему собак не водят на резинке? — предлагает на бегу Ромка.
И мы врываемся в магазин.
— Продайте нам скорей побольше резинки! — кричим мы.
И все разбегаются, а продавщица выскакивает из-за прилавка с мотком резинки в руках.
— Ура! — кричит Ромка.
— Ура! — кричу я.
А Гудериан лает нам с другой стороны улицы.
— И почему собак не водят на резинке? — кричу я.
И вдруг мы выскочили на большую площадь.
— Сматывай резинку! — орёт Ромка.
Но уже поздно. Гудериан уже в толпе, и сразу три женщины налетают друг на друга и ещё несколько мужчин…
— Держи крепче резинку, — орёт где-то Ромка.
— Держу, — отвечаю я.
А ноги мои уже крепко обмотаны резинкой, и какая-то тётка молотит по мне кулаками, и дядька потерял очки…
— Держи! — доносилось до меня.
Тётка потеряла туфлю и упала, сбив меня с ног.
И сразу же всё распалось. Я потерял резинку, и всё сразу распалось.
Передо мной стоял Костик, на руках у него была моя собака, а Ромка отбивался от рассерженных дядек и тёток, и мы поспешили ему на помощь…
— Я сразу всё так и понял, — говорил Костик. — Дети и собака на резинке. Надо взять собаку, а потом отпустить резинку.
Мы уже подходили к дому, и каждый по очереди нёс собаку.
— Мне очень нужна собака, — говорил я.
— А помнишь, — говорил Костик. — Помнишь ту свалку с верёвкой от санок?
— Помню, — говорил я. — Ну конечно же помню!
— А я буду композитором, — говорил Ромка.
— Будешь, — говорил Костик. — Ну конечно же будешь!
— А я буду боксёром, — говорил я.
— Ну, это положим, — говорил Костик.
— Ничего, — говорил Ромка. — Мы ему профессию теперь найдём. Хватит ему жить особняком. Мы его теперь пристроим.
— А утюг… Утюг-то пригодился! — вдруг заливался он.
И мы хохотали все втроём.
— В его годы я тоже мечтал о собаке, — сказал Костик, когда мы пришли домой. — И никогда её у меня не было. И, может быть, поэтому в моём характере появилось много вредного и нездорового. Пусть же хоть у моего ребёнка будет собака…
Никифор
Когда Никифор проснулся, в комнате стояла подозрительная тишина. Мать на кухне громыхала кастрюлями, над ухом жужжал комар, но в комнате было тихо. Никифор приоткрыл глаза. Комар был толстый и красный и жужжал так противно, что у Никифора сразу же зачесались все старые укусы.
— Спокойно, — сказал себе Никифор. Он осторожно высвободил руку, подождал, пока комар усаживался на щеке… Хлоп!! Но комар оказался проворнее. Быстро набирая высоту, он взвился под потолок и как ни в чём не бывало уселся там на электропроводе.
— Мы-ка-ла, — сказал Кузьма.
Никифор откинул одеяло. Так и есть. Кузьма глядел на него через сетку своей кровати, в зубах у него была мамина ночная рубашка, от которой он отгрызал кружево. Некоторое время они в упор разглядывали друг друга. Кузьма — мрачно и упрямо, а Никифор смотрел и думал, что вот если человек глуп и у него к тому же режутся зубы, то ему должно быть всё равно, что грызть. Так нет, никогда не станет Кузьма грызть, что ему положено. И чего уже только он не сгрыз! Вон спинку стула и то погрыз. Был бы глупым, не был бы таким вредным. И ведь знает же, что гадость делает, недаром притих, — всегда пакостит втихомолку. Просто уж таким уродился.