Так говорит Магомету, негодуя, шейх Зопир. Но Пророк ответствует, что, дескать, настал его час, народ за него, Магомета, и Зопир должен пред ним преклониться и сдать город.

И тут выясняется, что семья Зопира, которую он внутренне оплакивает по всему ходу пьесы, не уничтожена! Шейх просто не знает, что Сеид и Пальмира – его родные дети, воспитывавшиеся при Магомете. Но об этом знает злой Омар. Он и велит Сеиду убить старого шейха, обещая ему от имени Магомета Пальмиру.

Вот тут для Самсона Неофитова начинались сложности.

Во-первых, он никогда не помышлял убивать собственного отца, даже мыслей подобных никогда не приходило в голову, но по ходу пьесы он должен был на это решиться.

Во-вторых, он еще не ведал, что из-за любимой можно не только прикончить родного отца, но и порешить матушку, если б таковая у него имелась. Потому как любовь – штука серьезная и сердитая.

Ну, а в-третьих, Самсон никогда никого не убивал. Даже противного таракана или гадкую муху.

То есть для роли Сеида у него не имелось никакого жизненного опыта, но играть было необходимо… (Забегая вперед, следует признать, что опыт домашних спектаклей – спасибо батюшке – весьма пригодился в дальнейшем Самсону Африканычу в его карьере на поприще мошенника и афериста и члена «Клуба «червоных валетов».) И Неофитов-младший, стараясь не оплошать, играл спектакль так, как его чувствовал, вороша в памяти нехитрые ребячьи проказы и безобидные приключения с дворовыми девками.

Пришло время Сеиду убить шейха. И он это делает. А после удара вдруг узнает, что прирезал своего отца.

Объятый ужасом случившегося (для этого Самсон так выкатил глаза, что они едва не выскочили из орбит, хотя надо было просто застыть, окаменеть и тем самым более правдоподобно и страшно передать ужас, охвативший его душу), Сеид должен был воскликнуть:

Самсон же выговорил:

– Мечните мне мой верн!

Публика засмеялась.

Сеид стушевался и пролил чашу с айраном, куда Омар подмешал яд. Якобы отхлебнув из пустой чаши, Сеид – Самсон схватился за живот, и публика снова засмеялась, потому как его потуги явно смахивали на приступ нешуточной диареи. Ладно, что на помощь подоспела Пальмира – Копылова. Воскликнув, «пусть не в Сеида он вонзится, а в меня», она налетела со всей силы на меч, потрепыхалась малость, как бабочка, наколотая на иглу в гербарии, и затихла. В общем, все умерли. Кроме досточтимого Пророка Магомета, да продлит Всевышний дыхание его.

По окончании спектакля, когда все сели ужинать, сконфуженный Неофитов-младший убежал в дальнюю комнату и уткнулся в подушки. Здесь его и нашла Пальмира, то есть Анастасия Романовна Копылова.

– Что с тобой? – Она ласково погладила его по голове. Как маленького, которому было необходимо, чтобы его пожалели.

– Я испортил весь спектакль, – буркнул он в подушку, не поворачивая головы. Хотелось плакать, и он с трудом сдерживал слезы. Провалиться бы сейчас в тартарары, и чтобы никого не было рядом. – Я опозорился.

– Это все пустое, забудь. – Копылова присела рядом и положила руку ему на плечо. Рука ее была горячей…

– Нет, не пустое! – сорвавшись на фальцет, почти истерически воскликнул он и рывком повернулся. – Не пустое! – посмотрел он на Анастасию Романовну страдальческим взглядом. – Я испортил все представление, которое готовилось моим отцом две недели. Я болван!

– Прекрати, ради бога! – она снова погладила его по волосам, а затем ее горячая ладонь опустилась на его щеку. – Спектакль всем понравился, поверь мне. А сейчас, – она кивнула в сторону, где была столовая, – они уже забыли про спектакль и болтают невесть о чем. Поверь мне, милый.

С этими словами она погладила его по щеке, а затем, наклонившись, поцеловала в губы.

Он слегка отпрянул и с удивлением посмотрел на Копылову:

– Что вы делаете, сударыня?

– Ничего, – улыбнулась она, мягко продолжая поглаживать его ладонью по щеке. – Успокойся и расслабься.

Она положила вторую ладонь ему на грудь и забралась пальцами под сорочку. Тонкие пальцы ее слегка подрагивали, и эта дрожь невольно передалась юному Неофитову.

Боже… Боже мой! Неужели она…

Неофитов не додумал мысль. Анастасия Романовна снова склонилась над ним и впилась в губы долгим поцелуем. Он был несказанно сладок и томителен. Сладок до того, что Самсон, не отдавая себе отчета, тихонько простонал.

– Что, милый, что, мой хороший? – шепотом спросила она. – Славный мой, сладкий мой. – Она как бы случайно коснулась низа его живота, убирая руку с груди. Естество Самсона столь мгновенно отреагировало на прикосновение, что Копылова даже не успела убрать руку. В глазах ее вспыхнули искорки, рот приоткрылся, а щеки стал заливать легкий румянец. Она вернула ладонь на прежнее место и, глядя на Самсона потемневшими глазами, прерывисто спросила: – А это… что… у… нас… такое… твердое?

– Вы… Не… М-м-м… – только и смог произнести Неофитов, когда ее пальчики, забравшись под полотно его шальвар, коснулись восставшей плоти. Ему стало вдруг так тепло, так сладостно, что захотелось остановить время. И чтобы так продолжалось всю оставшуюся жизнь. А Копылова, не сводя с него взгляда и прерывисто дыша, стала другой рукою расстегивать себе лиф.