— Неужели и до этого может дойти? — недоверчиво поморщилась Маргит. — Но ты не ответил… За кого ты сам?

— Не знаю, не знаю, я тебе совершенно искренне говорю. И это-то меня и мучит, доводит до бешенства… Просто я слишком мало знаю о том, что произошло…

Чокидар с бамбуковым шестом приветствовал их по-военному.

Согнувшись в кресле, Иштван долго раскуривал папиросу.

— Печально, что тебе пришлось смотреть на это.

— Нет… Я должен понять. Только сейчас я представляю себе размеры катастрофы.

— Если бы даже ты был в Будапеште, ты все равно видел бы только разрозненные события. Не поддавайся отчаянию, думай о том, что можно спасти, как выбраться из западни. Те, кто ушел за границу, венграми быть не перестали. Они могут сделать для вашего дела больше, чем те, кто остался дома с кляпом во рту.

Он, прищурясь, посмотрел на нее.

— Так кажется, но это иллюзия. На какое-то время мир взволнован трагедией Будапешта, но завтра эти люди надоедят, окажутся обременительными иностранцами. Чтобы прижиться в Канаде, в Бразилии, где беженцам предложено гостеприимство, надо трудиться, стать, как все, кончить возиться со своими язвами. Короче говоря, год за годом изживать свое происхождение, свести его к спрятанным подальше сувенирам, в конце концов, отречься ото всего, во имя чего когда-то вышел в бой.

— Стало быть, ты считаешь, что они должны были остаться? — нахмурилась Маргит. — А ты? Как бы ты поступил? Вернулся бы к этому Кадару, и будь что будет?

— Что мне Кадар? Я вернулся бы на родину. Пойми, вы еще ни разу не были в опасности по-настоящему. Твоя Австралия — это континент, а не просто государство. Только тот, кому душно, понимает, что такое открытое окно. Кадар должен был принять лозунги восстания, потому что перемен требовала вся нация. Если он честно хочет претворить эти лозунги в жизнь, долг каждого — ему помочь. Если он лжет, ему нет спасения. Но это все в будущем, только время покажет.

— Значит, ты предпочел бы выждать здесь, — с полуоткрытым ртом затаила дыхание Маргит.

— Это не от меня зависит. Со мной все обстоит иначе. Маргит, я тебя люблю. Помни об этом.

Маргит скорбно усмехнулась, прикрыла голубоватые века, он только сейчас осознал, насколько она издергана, выбита из колеи, а в нем столько нежности к ней, столько благодарности. Ведь она, пусть по-своему; пусть иначе, но разделяет с ним душевную смуту.

Он встал, присел на подлокотник кресла, она склонилась головой ему на грудь, они обнялись и замерли в молчании доброты друг к другу.

— Скажи, — тихо заговорил он, поглаживая ее рыжие рассыпающиеся волосы, — как у тебя дела в университете? Студенты интересные? Перед лекциями не робеешь?

В начале восьмого он беспокойно закружил по комнате. И вдруг объявил, что у него срочное дело, о котором совсем позабыл, и схватился за ключик от «остина», хотя повар уже накрывал на стол.

— Через полчаса вернусь. Очень прошу, извини меня. Маргит кивнула, мол, понимает и подождет.

— Не поужинаете ли, госпожа, ведь у меня все готово? — хлопотливо спросил повар. — Или подождем, пока вернется сааб?

— Я не голодна, — спокойно ответила Маргит, но, когда наливала себе виски и нажимала кнопку на шумливом сифоне, руки у нее дрожали.

Когда Иштван вернулся в назначенное время, у нее не хватило смелости спросить его о чем-либо. Только когда они уже засыпали, прижавшись друг к другу, и он поглаживал ее колено на своем бедре, прозвучало признание:

— Я обманул тебя, Маргит. Но мне было так стыдно. Я ездил в кино еще раз посмотреть этот журнал. Вошел без билета, дал контролеру рупию. Стоял в темноте и смотрел. Мне все казалось, что, когда мы вместе смотрели, я пропустил какие-то очень важные подробности… В лица вглядывался, вдруг попадется чье-нибудь знакомое.

Маргит слушала, подобравшись, как от озноба. «Все, что там, ему всегда будет ближе, — билась отчаянная мысль. — Он гладит меня безотчетно, как собаку».

Он совсем иначе истолковал ее неподвижность, внезапную безответность.

— Умница ты, Маргит, большая умница… О том, что там произошло, лучше не говорить.

— Нет, — шевельнулась ее голова на подушке. — Мы должны говорить друг с другом. Когда ты молчишь, я не знаю, извлек ли ты из этого какой-нибудь урок. Понял ли, что жертва была напрасна? Меня приводит в ужас мысль, что завтра тебя может увлечь какой-нибудь самоубийственный порыв… Чужой опыт для вас словно не существует. Неужели каждый должен подставить спину и получить свою порцию?

— Это не так, — вскинулся он. — Ты же видишь, я никаких глупостей не делаю.

— Я хочу и прошу, чтобы ты не возвращался туда, — твердо сказала она. — Я хочу тебя спасти Я верю в твой талант. Ты думаешь, тебе там дадут писать то, что ты хочешь? И так, как ты хочешь?

— В данный момент наверняка нет.

— Ну, так наберись же смелости и скажи: «В клетку я не вернусь».

Впервые она говорила так резко. Вид потока беженцев придал ей храбрости, если их так много прорвалось через границу, то почему вот этот, единственный, избранный, все еще колеблется?..