— Хорошо. Это проще простого. Я прослежу.

— Знаю. Потому и прошу тебя об этом.

Он сложил своеобразно пахнущие, новенькие, еще скользкие купюры, откланялся и сбежал по голым каменным ступенькам, с которых сняли красную дорожку из кокосового волокна.

Возле машины стоял Михай, он протирал носовым платком бампер и теперь, отступив на шаг, любовался собственной работой. Очищенный кусочек раздражал взгляд, как пятно.

— Дядя Пишта, хорошо, что ты вернулся, — во весь рот улыбнулся, просто целиком посветлел Михай. — Без тебя так скучно. Ни у кого времени нет… Все меня прогоняют, всем я мешаю, под ногами путаюсь, — смешно передразнил он голоса завхоза и Ференца.

— А тетя Юдит?

— Она мне конфетки тычет, будто я маленький.

— А ты уже не маленький, — положил Иштван руку на плечо мальчика.

— И еще как, потому что, когда надо сходить на базар, мама меня посылает, тогда я не маленький, а когда мне в кино хочется, так на меня кричат, чтобы я один далеко не ходил. Маленький, маленький. Индусы, такие, как я, уже женатые. Честное слово, мне один сикх говорил, мы с ним в бадминтон играем, что он уже женатый, а ему только восемь лет.

Иштван с непритворным сочувствием приласкал мальчика, лишенный ровесников, тот явно страдал от одиночества.

— Мы люди занятые.

— А почему у тебя бывает время со мной поговорить? Почему для тебя я не дурачок да дурачок? — состроил он гримасу как бы тем, кто силком загонял его в малолетство, из которого он уже вырос.

— Потому что я люблю с тобой поговорить.

— Нет, — с жаром возразил Михай. — Потому что ты меня любишь. Это правда, что ты убежал?

— Ты что-то с чем-то спутал.

— Дядя Пишта, возьми меня с собой, — доверчиво поднял Михай умненькие глазенки, ищущие взаимопонимания;

— Это невозможно, ты же знаешь. Тебя папа не отпустит.

— Да, а вот мама отпустила бы. А эта тетя с тобой поедет? — спросил он с бессознательным лукавством, копаясь в кармашке штанов. — Дядя Пишта, можно я тебе что-то подарю?

Иштван словно позабыл о ребенке, обо всем мире. Вопрос, отдаваясь, как эхо в пустых комнатах, заметался где-то внутри. Звучал, как напоминание. Обвинял.

— Дядя Пишта, — дернул его за руку Михай. — Ты что, как сонный? Приложи к уху, только не открывай, а то убежит.

Он вложил Иштвану в руку картонную коробочку, вынутую из кармашка. Ее верх был наколот булавкой. Иштван смотрел на мальчика, на протянутую ручонку с подарком, словно не понимая, о чем речь. Наконец, заставил себя улыбнуться.

— Опять у тебя птичка, — припомнилась игра с кузнечиками.

— Не-е, это цикада. Я ее на зеркальце поймал. Поставил зеркальце в листья, оно блестит, как кусочек солнца, вот она и прилетела. Бегала по листку, стрекотала, а потом стала и смотрит, почему та, другая, не отвечает. Возьмешь? Она больше всего любит серединочку салата и апельсиновый сок. Берет листочек в ручки и так смешно пьет. И посматривает, а вдруг отберут.

Михай завязал коробочку и положил на сиденье «остина».

— Дядя Пишта, — призадумавшись, спросил он. — Почему я не твой сын?

— Потому что у тебя есть свой папа, — он взял ребячью ладошку и крепко пожал. — Спасибо тебе.

— Он не мой, он посольства. Слышишь, как она стрекочет? Это она со мной прощается, — Михай махал рукой вслед отъезжавшему автомобилю, теперь он был счастлив.

Еще миг малыш со взъерошенным чубчиком, одиноко стоящий на солнце посреди красной дороги, был виден в зеркальце заднего вида.

Когда Иштван выехал на бульвары, пришлось притормозить: во всю ширину проезжей части валила толпа орущих оборванцев, пыль столбом вилась из-под босых ног. Над беспорядочным, бурлящим шествием плыл на двух палках красный транспарант с белой вязью на хинди. Демонстранты заглядывали в машину, возили пальцами по кузову, кто-то бросил внутрь листовку на ноздреватой бумаге: «Уборщики в частных домах Нью-Дели! Требуйте выплаты не только аванса, а всей зарплаты целиком!» Стало быть, сдвигается что-то, за труд от хозяев начинают требовать плату, не соглашаясь на один прокорм.

Перейра, хрустя накрахмаленным костюмом, на котором без труда видны были отпечатки утюга, семенил вокруг стола в ожидании команды подавать. Посреди скатерти в медной чашке красовался пучок приторно пахнущей резеды.

— Наконец-то. И что тебе рассказал посол? Тебя хотят отправить отсюда?

— Да, — сказал Иштван каким-то чужим голосом. Он как бы раздвоился. Кто-то один приказывал: «Глянь, да глянь же, ведь она твоя, можешь сделать с ней, что угодное. А другой возражал: „Это в прошлом, ты сделал выбор, так наберись же духу!“