Неожиданно лампа погасла.

— Что за черт?

Прекратилось постукивание вентилятора.

— Не двигайся, — предупредил он, — сейчас я проверю…

Когда он отодвинул штору, его поразило яркое долгое мерцание на стенах соседней виллы, только тогда, когда снова стало темно, словно за окном упал плотный занавес, Иштван понял, что это отблеск молний. Тонко зазвенели стекла в окнах и басовитый раскат грома потряс стены.

— Что ты делаешь? — спросил он, обеспокоенный ее молчанием.

— Ничего. Пью вино, — спокойно ответила Маргит. — Собственно говоря, мы уже закончили ужин и нам свет не нужен…

За окном то и дело пульсировали огни и, хотя ни малейшее дуновение ветерка не шевелило листья банановых деревьев, на глухую стену стоящей напротив виллы падали и исчезали колеблющиеся тени, черное небо ярко вспыхивало одновременно в нескольких местах. Воспользовавшись вспышками молний, Тереи нашел в ящике стола фонарик.

— Не боишься? — спросил он. Комнату заливали зеленоватые волны, окна в раскатах далекого грома начинали петь на высокой стеклянной ноте.

— Нет. Прекрасная иллюминация…

Они допили вино. Когда Маргит встала, Иштван поцеловал ее в губы и повел в свою комнату. Он с удовлетворением отметил, что Перейра успел застелить диван.

— А где мой чемодан? — спросила девушка.

— В твоей спальне, — Иштван подал ей фонарик. — Я проверил, все готово…

— Где мы будем спать? Здесь или у меня? — Где хочешь.

— Подожди.

Он не хотел стеснять ее своим присутствием, прислушивался, небо басовито гудело, это был скорее не гром, а глухое, вибрирующее гудение, которое передавалось стенам. А потом наступила такая мучительная тишина, что слышно было, как металлически тикают часы на руке. Не звенела ни одна цикада, насекомые молчали. Их испугала ночь, полная переливающегося холодного огня. Маргит слишком долго не приходила. Обеспокоенный, он отправился на поиски. Дверь второй спальни была открыта. Маргит стояла перед окном, ее заливал полный движения небесный огонь, волосы темно-зеленые, а плечи желтые, как из латуни, свет стекал по обнаженному телу. Ему вспомнились слышанные в детстве рассказы о колдуньях. Исхлестанные дождями, они вместе с горошинами града падали к пастухам, которые, съежившись, сидели на стогах под навесами из соломы. Они выбирали молодых, невинных юношей; душили их поцелуями, брали силой. Их губы имели вкус трав и свежесть дождя… Юноши противились, но все же подчинялись дикому напору пышных женских тел, а потом засыпали, погрузив лица в волосы любовниц, пахнущие мокрыми, луговыми цветами… Пробуждались в одиночестве, усталые, слабые, в дымке туманного утра. Едва видимые в тумане жеребцы, темные спины которых были похожи на лодки, казалось, плыли по лугу, жалобное ржание разносилось над рекой. И позже ни одна женщина не могла уже дать им такого наслаждения, какое они испытали здесь. Юноши меняли девушек, в конце концов, женились, но никогда, не были счастливы в любви.

Иштван смотрел, как спадает с ее плеч свет молний, похожий на сверкающий платок… Неожиданно она повернулась, почувствовав его присутствие, заметила, что он одет, и ей стало стыдно своей наготы, извечным движением скрещенных рук Маргит попыталась заслонить груди. Но тут, же вызывающе рассмеялась, поправила пальцами растрепанные волосы, которые поднялись, когда она снимала платье, и подошла к Иштвану, обняла, спрятав лицо на его груди.

— Нехорошо, что ты так подглядываешь за мной, — прошептала она.

— Колдунья, — выдохнул он в ее волосы.

— Я хотела бы стать колдуньей, я превратила бы тебя тогда в брелочек и носила, прицепив к браслету, а вечером, когда я уже была бы одна, ты снова превращался бы в Иштвана… И все время, даже на людях я могла бы касаться тебя губами, ласкать. Мы не расставались бы ни на минуту. Хочешь, я так и сделаю?

— Хочу, жажду этого, — он теснее прижал ее к себе. Они стояли, обнявшись, окно загоралось едкой зеленью и желтизной, небо хлестали потоки огня, летели далекие молнии, сталкиваясь, они усиливали сверкание. Казалось, земля дрожит, как кожа барабана.

Знакомые, уже почувствовавшие близость тела искали друг друга, учились вместе раскачиваться, находить общий ритм, дыхания смешивались, стиралась граница, слипалась влажная ножа. Он брал ее, как вещь, давно принадлежавшую, натягивал, как лук, его радовала ее покорная готовность. В переливающемся блеске стены, казалось, покачивались, а далекие раскаты призывали неизвестного, огромного зверя, который кружил над городом, готовый в любой момент проглотить его. Иштван хотел запомнить эту ассоциацию, уже зафиксировал в незаконченных строках настроение ночи, полукруг исцелованных губ, черных в сверкающем ливне.

— Расскажи мне, что-нибудь, я так люблю, когда ты рассказываешь, — просила она.

Они лежали, успокоенные, прислушиваясь — им казалось, что все еще слышны удары молний, но только невидимая большая муха с жалобным жужжанием билась под потолком. Ее плач, вероятно, привлек ящериц, были слышны их жадные чмокания.

— Я вслушиваюсь в тебя… Ты же знаешь, что я счастлив.

— Не знаю, не знаю, — Маргит потрясла головой, их пальцы сплелись, они чувствовали утихающий ритм крови. В закрытом помещении теплились запахи скользких от пота тел, вонь клопомора и аромат камфарного дерева.

Широко открытыми глазами он вглядывался в потолок, омываемый волной зеленоватого мерцания, видел двигающихся в одном направления ящериц, где-то между ними должна была находиться онемевшая от страха муха. Скоро он услышит ее отчаянное жужжание. Тереи вдыхал запах волос Маргит, влажного тела, в его ладони бессильно пульсировали ее пальцы. Неужели, устав, она заснула? Он почувствовал спокойную уверенность, что наконец-то встретил женщину, существование которой предвидел, именно ею всегда хотел обладать. Иштван не думал о половом влечении, о блаженстве, которым она его одарила, в нем жило твердое убеждение — с ней я мог бы остаться на всю жизнь, вот друг, который не отступится от меня до последнего погружения в вечную темноту, а в нее уж придется вступать одному.