Утром в дверь к нам постучались. Вошел Алик, ведавший всей деловой частью программы, и с ним черноусый ереванец. Познакомились. Нового посетителя звали Рубен, и он был художником-реставратором.

— Ура! — обрадовалась Ольга. — У нас давно была тяга именно к художникам. Архитекторы слишком скушны, правда, Андрей?

Рубен приехал на своей машине, и через час мы уже мчались по гладкому шоссе среди безжизненной горной местности, желто-песочной или красноватой временами.

— Я не хочу начинать с Еревана, начнем с яйца, — пояснял свои планы Рубен. — Армения начинается до нашей эры…

— Урарту? — догадалась всезнающая моя жена.

Алик сидел со мной сзади и деловито щелкал аппаратом.

— Слайды привезу профессору — вместо отчета сойдет, — шепнул он, и я заметил, какая на нем толстая, ворсистая, как полотенце, рубашка с ярким воротом. — Здесь купил, здесь всю Европу купить можно, — заметил Алик мой взгляд и подмигнул…

«А мы любовались Араратом», — весело подумал я и почувствовал себя вновь счастливым и уверенным.

Храмы Армении не сразу поразили меня. Поначалу я скучал, когда мы бродили по развалинам какой-то крепости немыслимой древности, где остались лишь валы да тесаные ступени входов, а солнце пекло все сильнее, и Ольга потемнела лицом, круги показались у ней под глазами.

Потом мы осмотрели стеклянный музей, где ассирийские быки на стенах были вровень с воинами в косматых шапках со звериными глазами и геркулесовскими икрами.

Мы подъезжали к другим развалинам, заросшим жесткой, сухой растительностью, где с обломков смотрели на нас хищные орлы с точеными крыльями, неприятно напоминая что-то арийское, надменное. Рубен гортанно описывал циклопические размеры соборов, разрушенных от землетрясений, и трогал нежно пальцами листья аканфа, тесанные в твердом известняке, и задирал голову вверх, показывая, как высоко вверху находились эти орлы и листья. Потом он тащил нас к каким-то чтимым гробницам, где надменно высились громадные камни, покрытые тончайшей узорчатой резьбой.

Я рассеянно слушал его, переживая за жену, надевшую от солнца панаму и держащую меня крепко под локоть.

«Надо понимать символику, язык, чтобы восторгаться этим», — думал я, видя, как Алик восторженно цокает языком и прицеливается объективом в немыслимых позах, то падая на плиты великих предков сынов Армении, то громоздясь на арки и остатки колонн.

Что-то знакомое мелькнуло для меня лишь в причудливых сплетениях виноградных лоз и плодов, и я вспомнил слова Патриарха «вертоград обетованный». Камни выражали мечту, это было понятно. И мечтой камней была жизнь живого. Они тоже пересиливали свою омертвелость силой человеческих рук.

Удивило меня, когда я прислушивался, как Рубен с азартом утверждал, что самые великие зодчие были армяне, и замысловатые имена не сходили с его уст.

— Но ведь римские базилики были раньше, — робко вставил я и осекся.

Рубен с бешеным темпераментом вскочил на камень и быстро-быстро заговорил, округляя и без того громадные черные глаза:

— Что ты понимаешь в базилике, дорогой коллега! Армяне изобрели купол, а Купол пришел из Киликии! Ты умеешь читать карту — посмотри, где Киликия, а где Рим. Это паршивый Траян вывез армянских зодчих в Рим, и они научили там тупоголовых италиков. Армяне стали христианами раньше греков и римлян, — и они строили византийцам их несравненную Софию… Айя-Софию и Пантеон создали армяне, ясно!

Я заглянул в карту, развернутую Рубеном, и удивился: Киликия была далеко за границей на Средиземном море.

— Ты смотришь и ничего не видишь, ничего не понимаешь. Ты темный человек, сибиряк, наверное. Тебе тысячу километров подавай, а здесь всего семьсот… Семьсот километров — и это была все Армения. Западная Армения — Трапезунд, Южная Армения — Киликия, Центральная Армения — Сасун, озеро Ван. Ты меня понял? — И он старательно водил пальцем с двумя массивными кольцами по цветной карте-схеме.

Ольга села на камень отдохнуть, а Алик уже разложил закуски и звал нас пригубить:

— Кончайте, здесь отличное армянское вино. Бросьте вы спорить!

Но Рубен горячо и пространно пытался втолковать мне как неграмотному нечто дотоле неизвестное для меня: судьбу народа, растоптанную столетиями нашествий и бед.

— Если бы твой Новгород и Нева были у шведов, а Смоленск и Киев у поляков — ты бы забыл о них, скажи, забыл?

— Конечно, не забыл. Родина есть родина…