"Все, как в дурном сне”, – подумал Хауден и спросил:

– Что было дальше?

– Боже! – Дейтц зажмурил глаза, потом широко открыл их. С видимым усилием взял себя в руки. – К счастью, слуга у них – здоровенный парень. Он держал Харви. Мы привязали его к стулу. И все это время.., он рычал, пытался броситься на нас.., нес несусветный бред какой-то…

– Даже не верится, – заметил Хауден. Слишком все это было нелепо, невероятно. Хауден поймал себя на том, что у него дрожат руки. – Просто не верится.

– Ничего, поверите, – угрюмо ответил Бонар Дейтц. – Сразу поверите, если увидите Харви сами.

– А где он сейчас?

– В больнице “Иствью”. В изоляции, так это у них, по-моему, называется. После того как нам удалось с ним справиться, жена Харви сразу туда позвонила. Знала, кому звонить.

– Это откуда же? – быстро и резко спросил премьер-министр.

– Судя по всему, для нее это не явилось полной неожиданностью, – объяснил Дейтц. – Харви уже давно лечился. У психиатров. Вы разве не знали?

– Понятия не имел, – признался Хауден, ошеломленный и пораженный ужасом.

– Как и все остальные, мне думается. Его жена рассказала, что у Харви это наследственное, у них в семье по линии Харви уже были случаи сумасшествия. Как я понял, она сама узнала об этом лишь после того, как они поженились. В свое время, когда Харви еще преподавал, с ним уже случалось нечто подобное, но тогда все удалось замять…

– О Боже, – выдохнул Хауден. – Боже милостивый! Едва справляясь с нахлынувшим приступом слабости, он осторожно опустился в кресло. Дейтц сел против него.

– А странно, правда, как мало мы знаем друг друга, пока не обрушится что-то вроде этого, – тихо и задумчиво произнес Дейтц.

В мыслях у Джеймса Хаудена царило полное смятение. Они с Харви Уоррендером никогда не были близкими друзьями, но вот уже столько лет работали вместе…

– А как жена Харви все это перенесла? Бонар Дейтц старательно протер очки и вновь водрузил их на нос.

– Теперь, когда все кончилось, она на удивление спокойна. Отчасти, похоже, чувствует даже облегчение. Думаю, ей непросто жилось в такой обстановке.

– Да, наверное, – протянул Хауден. С Харви Уоррендером все было непросто, мелькнуло у него в голове. Он вспомнил слова Маргарет: “Мне иногда приходит в голову, что Харви Уоррендер слегка тронулся умом”. Тогда он с ней согласился, но у него и в мыслях не было…

– Вне всяких сомнений, – вполголоса произнес Бонар Дейтц, – Харви признают душевнобольным. Врачи обычно не спешат с подобным диагнозом, но в данном случае это представляется простой формальностью.

Хауден уныло кивнул. По давней привычке он машинально потирал переносицу.

Дейтц продолжал:

– Мы предпримем все необходимое, чтобы облегчить вашу задачу в палате общин. Я дам знать нашим людям, и вам почти ничего не придется объяснять. И газеты, конечно, сообщать об этом случае не станут.

Да, согласился про себя Хауден, какие-то определенные приличия газеты пока соблюдали.

Тут его посетила внезапная мысль. Облизав сразу пересохшие губы, он нерешительно, запинаясь, спросил;

– А когда Харви.., бредил.., он ничего не говорил.., такого особенного?

Лидер оппозиции покачал головой:

– В основном какие-то бессмысленные фразы. Бессвязные слова, что-то нечленораздельное на латыни. Я так и не понял.

– И все.., ничего больше?

– Если вы имеете в виду вот это, – ровным и спокойным голосом ответил Бонар Дейтц, – возьмите, пожалуйста.

Из внутреннего кармана пиджака он достал конверт. Адресован он был “Достопочтенному Джеймсу М. Хаудену”. В коряво нацарапанных расползающихся буквах узнавался почерк Харви Уоррендера.

Трясущимися руками Хауден вскрыл конверт.

В нем оказалось два вложения. Лист писчей бумаги, на котором той же неуверенной рукой было написано заявление об отставке Харви Уоррендера. И выцветшая программа съезда с текстом их соглашения девятилетней давности на обороте.

Бонар Дейтц пристально следил за выражением лица Хаудена.

– Конверт лежал открытым на столе Харви, – объяснил он. – Я решил запечатать его. Подумал, что так будет лучше, Хауден медленно поднял глаза на лидера оппозиции. Лицо его судорожно дергалось. Все тело била неукротимая дрожь. Он прошептал: