Брайтнот кивнул.

— Я и должен быть встревожен, король, подобно любому христианину.

Хокон внутренне напрягся.

— Что ж, лучше будет, если мы завтра поговорим об этом наедине.

Они встретились следующим утром в комнате на втором этаже. Там было мрачно и холодно. Снаружи бушевал шторм. Ветер ревел, дождь барабанил по крыше и хлестал по стенам. Время от времени по доскам начинал стучать град, словно множество народу играло в бабки.

Ни тот, ни другой не сели. Оба стояли в напряженных позах друг перед другом. Король был одет в тунику, подбитую мехом, и толстые шерстяные брюки; его запястья украшали многочисленные золотые браслеты. На священнике была грубая коричневая ряса и сандалии на босу ногу; на груди висел крест. Поскольку никто не мог их подслушать, они говорили между собой прямо, как два простых бонда.

Хокон заговорил первым; его голос звучал спокойно, но в нем угадывалась сталь.

— Лучше всего будет, если мы перейдем прямо к делу.

— Лучше всего для тебя, — уточнил Брайтнот. Он говорил твердо, но все же в его тоне порой проскальзывала нежность. — Я знаю, что тебе приходится уделять время бесчисленному множеству дел, но это прежде всего.

Хокон попытался улыбнуться.

— Для тебя у меня всегда есть время. О чем ты думаешь?

— Ты не можешь этого не знать. О спасении твоей души.

Хокон стиснул зубы.

— Я исповедаюсь перед тобой при первой же возможности.

— Ты всегда не слишком торопился с исповедью. Но сегодня я должен сказать тебе совсем не об этом.

Хокон кивнул.

— Я могу предположить. Я заранее знал, что ты не одобришь моих взаимных присяг с трондами. Но послушай, если бы между мною и ими началась война, то победителями в ней оказались бы сыновья Эйрика Кровавой Секиры и ведьма Гуннхильд. Но все же Христос даровал нам победу над всеми врагами.

— Христос или Один? — последовал резкий вопрос. — Часто бывает так, что сатана помогает людям достичь мирских успехов, чтобы вернее увлечь их к погибели.

— Да, я позволил им веровать, как они того желают. У меня был очень небогатый выбор. Зато они оставят христиан в мире и не будут мешать их проповедям.

— Проповедям за закрытыми дверями, проповедям, которые никого не обратят к вере! Хокон, люди, вернувшиеся домой раньше тебя, принесли ужасные новости. Они говорили, что всякий раз, когда твои союзники-язычники приносили жертву демонам, ты присутствовал при этом.

— А что иное ты мог бы сделать на моем месте? Согласие между нами было еще так слабо. Я был обязан укрепить его.

Вспыхнула молния, слишком поздняя для этого времени года. Ее ослепительный бело-голубой свет легко прорвался сквозь пленку пузыря, которой было затянуто окно. Тут же раздался мощный раскат грома.

Брайтнот закусил губу.

— Я понимаю. Эти новости истерзали меня всего, но да, я понял: ты мог считать, что это необходимо.

Голос Хокона слегка дрогнул:

— Старый друг…

Брайтнот поднял ладонь, как будто желал отстраниться от этих слов. На пальце сверкнул перстень, подарок Хокона.

— Я говорю сейчас не от своего имени. И говорю не о нас с тобой. Я передаю слово Святой Церкви.

— И каково же оно? — требовательно спросил Хокон.

— Я никому не говорил об этом, но теперь… — Он собрался с духом. — Как твой священник, я сделал то же самое, что делал прежде, и написал епископам в Данию, чтобы они отпустили тебе грехи. Я попытался доказать, что затруднительное положение, в которое ты попал, еще сохраняется. В этом году мне пришлось сделать это дважды. Недавно я получил ответ на мое второе письмо с подписями и печатями всех трех епископов.

— Датских.

— Ты же знаешь, что ближе их нет никого. Кроме того, я нисколько не сомневаюсь, что и архиепископ должен был поддержать их. — Вновь сверкнула молния и загрохотал гром. — Хокон, на сей раз их решение оказалось суровым. Они пишут, что ты тяжко согрешил — и это истина, Хокон, — настолько тяжко, что один только Бог может даровать тебе прощение. Ты должен совершить паломничество.

Король отступил на шаг.

— Нет! — рявкнул он, перекрыв волчий вой ветра.

— Да. Я сказал тебе, что было два письма. В первом тебе приказывали отправиться в Рим. Я написал ответ, в котором доказывал, что сие невозможно, доколе ты не покинешь Норвегию навсегда. Я постарался ясно дать понять, как благодаря времени и терпению ты сможешь обратить к истинной вере эту землю, опираясь на ту любовь, которую питает к тебе твой народ, тогда как другим это не удастся.

Хокон ждал. Вспышки и раскаты грома следовали одна за другой так быстро, что нельзя было даже поспешно прочесть «Отче наш».