— Князь. Андроников князь.

— Знаешь, Шабадиев, князь первый на божий суд пойдет…

…Бийсултану повезло. Он встретил брата на склонах главного хребта, за которым ни ингуш, ни чеченцы. Четверо, арестованные Андрониковым, с ним. Бежали.

— Уо, тишаболх, Юсуп… Не даром говорил мой старый волк, что он предаст меня. Не даром я сон такой видел, что он предаст меня. Зачем я его тогда не убил? Зачем я его только вчера убил? Мне давно надо было заплатить три копейки за его проклятый язык.

Семеро промерзли остаток ночи в соснах, которые низкорослы и корявы на этих высотах. Шел снег. Из-за снега развела костер Бнци. Из-за Бици не" разводил костер Зелимхан. А утром он срубил две сосны себе, он срубил две сосны Бийсултану. Он попросил остальных срубить' по две сосны. Потом он взял Бийсултана и втиснул ему за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он втиснул себе за пояс заостренные концы сосен. Спереди и сзади. Он попросил остальных втиснуть себе за пояс по две сосны. Спереди и сзади. Склон кишел войсками. Вздыбленные утесы, с которых кругозор, кишели ими. Они высматривали Зелимхана и восемнадцать тысяч рублей. К восьми чеченским начальство прибавило десять своих. Восемнадцать тысяч наследства оставил Юсуп, которого убил Зелимхан, которому три копейки положил он на губы:

— Пусть они будут платой ему.

Оставшиеся от Юсупа восемнадцать тысяч высматривали русские и не замечали, что сосны движутся. Не каждый из них читал «Макбета». Зелимхан тоже не читал «Макбета». Зелимхан только укрывался от пикетов, чтобы устроить отряду хорошую засаду…

…Андроников допросил Бици. Андроников допросил Зезык. Писарь, как полагается, записал все в протокол. За неграмотных расписались.

— Ты Зелимхана жена?

— Я Зелимхана жена.

— Сколько тебе лет?

— Я родилась, когда турецкая война была.

— Когда началась или когда кончилась?

— Когда началась, я совсем маленькая была: когда кончилась, я немного больше была.

— Сколько же тебе лет?

— Не помню.

— Поди поговори с нею. Все равно… Пишите 35.

— Где Зелимхан?

— Зелимхан уже месяц с нами не был. Не знаю, жив ли он; не знаю, умер ли он.

— Расскажи кому-нибудь другому… Где Зелимхан?

— Зелимхана уже месяц с нами не было. Не знаю, жив ли он; не знаю,

умер ли он.

— Я повешу тебя и расстреляю твоих детей. Ты скажешь нам или нет, где Зелимхан?

— Начальник говорит, что он повесит тебя и расстреляет твоих детей, если ты не скажешь ему, где Зелимхан. Но ты не бойся; он не имеет права повесить тебя; не имеет права расстрелять твоих детей. Что он —

бог, что ли? Я русские законы тоже немного знаю.

— Скажи ему еще раз, толмач, что я не знаю, где Зелимхан. Не знаю — жив он; не знаю — умер он.

Переводчик растерянно улыбнулся князю: что, мол, с этакой бабой сделаешь — не понимает.

— Ваше сиятельство! Она опять то же самое говорит: «Не знаю», говорит.

— Ну ладно. Заговорит в городе.

Бици и Зезык неграмотны. Если бы даже они грамотны были, они думали бы, что заработанное Зелимханом — зелимхановское добро. Собственное, кровное. Так как зелимхановский труд — тягчайший.

Они сказали Андроникову:

— У нас в лесу много вещей брошено.

С тремя сотнями людей пошел Андроников в лес:

быть может, Зелимхан тоже в лесу. И с Бици тоже, чтобы указала. Выпростали из-под камней и трав захороненное. Андроников записал вещи в книжку и пообещал отдать все во Владикавказе: сейчас не может.

— Сейчас не надо.

Когда вернулись в Эшкал, Андроникова позвал ингуш Даут-гирей из Озига. Он что-то говорил князю, и князь позвал Данагуева. Они двое долго разговаривали с ингушами, с Даут-гиреем. И улыбались.

Андроников приказал собираться, завтра утром в 9 часов. Андроников приказал еще: одному офицеру пойти в Нелх и в Эрш. Офицер взял немного солдат (маленький начальник, вероятно, был офицер) и ушел, даже ружей не взяли солдаты. Так пошли. А потом в Эшкале слышно было, как гром ударил.

Переводчик сказал, что маленький офицер большое зло сделал. Что маленький офицер разломал все дома в Нелхе и в Эрше.

— Как?

— Порохом.

Утром вышли из Эшкала. Дагестанцы впереди пошли с Бици и Зезык. Дагестанцы пели. Потом солдаты шли. Солдаты пели. В самом конце казаки ехали. Казаки пели. Все пели. Радовались.

— Накопец-то мы вас в плен взяли.

— Это ничего, что вы нас взяли. Мы женщины и дети. Вы Зелимхана возьмите.

— Зелимхана тоже возьмем: он там поджидает внизу, чтобы мы его тоже взяли.