— Пятьдесят фунтов, — резко ответил Мосс.

— Вас устроит личный чек?

Мосс повернулся к нему и взглянул с любопытством.

— Вы желаете купить его?

— Портрет очень красив, — искренне сказал Люк. — У меня в квартире найдется для него подходящее место: там полуденное солнце падает как раз под нужным углом. Да, я беру его.

Мосс выглядел расстроенным — и отвел взгляд.

— Почему?

— Думаю, он будет напоминать мне о том, отчего, в первую очередь, я стал полицейским, — просто объяснил Люк. — Она была жива — а теперь ее нет. У нее украли жизнь. Какова бы она ни была, кто бы она ни была — это недопустимо. Это нужно наказывать.

Мосс помолчал и спросил:

— А ночью? Откуда свет будет падать ночью?

— У меня есть китайский фонарь, достаточно низко, и свет от него идет слева. — Люк ждал ответа.

— Чек устроит меня, — Мосс отошел, будто ему не хотелось видеть, как чек будет подписан. — Положите его вот туда на полку.

— Она приходила сюда, правда? — Люк спрашивал, как привык на работе.

Мосс издал не то рыдание, не то рычание. Он не поворачивался.

— Она пришла. Мы были вместе. Потом ушла. Это было похоже на нее: когда на нее находило, она позволяла мне иметь себя… когда она была раздражена. Иногда она смеялась надо мной, говорила, что от меня воняет, говорила, что я отвратителен. Но мне не было дела до того, что она там говорит, — пока она позволяла мне прикасаться к ней. Она была… она была совершенством. Каждая деталь ее тела. Она была прекрасна, как цветок.

Люк оторвал чек и осторожно положил его на полку. Взял этюд.

— В какое время она пришла? В какое ушла?

— Пришла около семи, ушла — не было восьми. Пошла на вечеринку, я думаю. Мне был слышен шум оттуда.

— А вы — не пошли?

— Я никогда не стану тратить время на большинство из этих людишек, жалких профанов и кустарей. От силы три настоящих художника наберется здесь. То есть таких людей, которые думают о своей работе; людей, которые не просто идут на поводу у моды, не гонят по шаблону то, что имеет спрос.

— Но художнику тоже нужно выжить.

— Только для того, чтобы работать, — зло ответил Мосс. Он так и разговаривал, отвернувшись. — Вы желаете еще что-то спросить?

— Не сейчас. Может быть, я вернусь.

— Не стесняйтесь заходить в любое время. — Тон Мосса был пародией на вежливость, голос вновь стал рычанием. — Я никуда не денусь.

Эббот встретился с Пэдди Смитом на полпути в туннеле.

— Ну и как? — спросил Пэдди.

Эббот был растроган и задумчив после встречи с Моссом.

— Они были вместе с семи до восьми. — Он достал этюд, подставил его под серый тусклый свет дождливого дня, чтобы пленка не давала бликов. — Он вдвое мощнее меня, говорить не умеет, зарос шерстью и рычит, как медведь. Она смеялась над ним, оскорбляла его, использовала его — то есть некая версия сказки про Красавицу и Чудовище. И все же — вот как он относится к ней.

И Люк дал Пэдди взглянуть на этюд.

Пэдди тихо присвистнул.

— Бедняга.

Люк кивнул:

— Ну, а теперь пора навестить безутешного кузена, полагаю.

Настойчивый стук в дверь под вывеской «Три колеса» извлек Гордона Синклера из глубины магазинчика. Хмурясь, он приоткрыл дверь и проговорил через щелку: «Сегодня мы не работаем».

Эббот показал свое удостоверение.

— Простите меня, но это совершенно необходимо.

— Разве нельзя подождать до завтра? — поинтересовался Синклер.

— Боюсь, что нет, — улыбнулся Люк.

Кровавое чудовище, проворчал Синклер, но снял цепочку и впустил гостей. Затем вновь закрыл дверь на цепочку. Для пущей конспирации он опустил штору и зацепил ее за крючок внизу; повернулся:

— Пошли в дальнюю комнату. Мы работаем.

Его недавно забрызганный глиной фартук подтверждал это. Они проследовали за ним через ряд витрин с товаром. Взгляд Пэдди упал на ценник, и он прирос к месту от изумления. Сто пятнадцать фунтов за плафон для лампы? Вот этот фиолетово-зеленый плафон? Со всякими штуковинами на нем? Или «штуковины» выросли на плафоне как грибы? Да, они напоминали грибы — ядовитые грибы.

Он кое-что знал об искусстве, но никогда не мог бы сказать с определенностью, что в искусстве ему нравится. Зато всегда мог бы дать ответ, что ему не нравится, — а это определенно было именно то, что не нравится.

Через занавеси в задней комнате они увидели большую мастерскую, в которой помещалось именно то, что значилось на вывеске: три гончарных колеса, козлы для просушки изделий занимали большую часть пространства. Огромная печь помещалась возле дальней стены. Чаны и рабочие столы довершали картину насыщенной профессиональной жизнью мастерской.

Возле одного из гончарных кругов сидела запачканная маленькая фигурка и уныло лепила кувшин, который должен был стать, вероятно, «самым-самым», неким хитом, поскольку был кривобок и треснут с одного бока. Пэдди вздохнул: вероятно, ему не понять.