— А у нашего Слободана, я слышала, неприятности, — заметила Бонина походя, направляясь к машине. — А мы ему говорили.

— Говорят, завел какую-то девицу, — погрозила ему пальцем Нила, будто озорнику-холостяку. — Ничего, ничего, пускай.

Вместо того чтоб по-родственному прийти в ужас, Слободан едва сдержал улыбку: Магда им не нравилась, и тотчас же традиционные семейные принципы были приспособлены к новой ситуации. Он несколько отогрелся душой у камелька человеческой терпимости: все не так уж страшно!

Тетки снова озабоченно засуетились, снуя от дома до комби, и ему не оставалось ничего иного, как уйти. Он еще раз оглянулся: они даже не глядели ему вслед — и он, и Мурвица для них перестали существовать. Как легко они списали нас со счета! — подумал Слободан. Может быть, воздавая нам должное.

Магда с чемоданом, нервно кусая губы, поджидала его возле их «фольксвагена». За всю дорогу к автобусной остановке они обменялись каким-нибудь десятком слов. Магда время от времени бросала на него тревожные взгляды. Инженер ехал со скоростью, какую только допускали условия подъема: делал вид, что целиком занят ездой.

На остановке, кроме них, никого не оказалось. Они ожидали молча под бетонным навесом у самой кромки шоссе. Когда в облаках пыли появился автобус, Магда неожиданно взяла его за локоть, будто желая увезти с собой.

— Было бы все же весьма разумно, — сказала она своим резким, жестким голосом, которому не умела придать теплоту, даже когда этого хотела, — если б мы с тобой смогли все уладить.

Инженер с готовностью согласился. Это и впрямь было бы разумно, полезно, спасительно. Но не нашел, что бы мог прибавить к ее словам. Глупо улыбаясь, он махал Магде, усевшейся в автобус, и был как на иголках.

Он мгновенно спустился в городок, купил в кантине черствый бутерброд с колбасой, стоя выпил чашку холодного кофе и стакан теплой минеральной воды и помчался в гавань. Там провел всю вторую половину дня с прибывшей комиссией для расследования. Кто-то сообщил ему, что его несколько раз спрашивал некий товарищ Ракек и передал, что вечером, откуда-то возвратившись, будет ждать его у Катины. А где бы еще? — подумал инженер.

Слободан успел лишь переменить взмокшую рубаху, отложив ужин на потом. У Катины он застал Викицу, — кого бы еще? — которая, кажется, проводила здесь без него все время, интенсивно устанавливая общественные контакты, в которых так нуждалась.

Для этого субботнего вечера она тоже отыскала какого-то типа; человек был явно пьян, у него было помятое, потасканное лицо, но выглядел он шикарно в почти белоснежном джинсовом костюме с расширяющимися книзу штанинами. Франт, похоже, приготовился к вечерней прогулке по Копакабане, но вследствие какого-то просчета в пространственном континууме угодил на мурвицкую площадь. Раньше, чем Викица успела выдать его за итальянского кинорежиссера, уговаривающего ее принять ангажемент, выяснилось, что это и есть Ракек, специалист по памятникам культуры. Инженер некоторое время пытался склонить Ракека на ангажемент, связанный с часовней. Ракек отклонил предложение жестом гранд-синьора.

— Дорогой господин, мой рабочий день окончен. Сейчас я здесь инкогнито. Кроме того, пьян в стельку.

Викица ерзала от досады — она ревновала, что инженер разговаривает с Ракеком, которого считала уже своей добычей. Слободан вскоре убедился, что рассчитывать на помощь Ракека бессмысленно. Не сказав друг другу ни слова, Слободан и Викица одновременно разочаровались в своем тайном оружии. Впрочем, инженер был так измучен и истерзан событиями сегодняшнего дня, что не имел силы на чем-либо настаивать. Он не помешал Ракеку упиться вдрызг. И сам напился, начав на пустой желудок с пива, а потом перейдя на коньяк.

Был субботний вечер, у Катины собралась компания сезонных рабочих. Сдвинув несколько столов, они пили вино, во всю глотку орали песни и лупили кулаками по деревянным столам. В пьяном неистовстве они голыми руками так яростно колотили по своим импровизированным барабанам, будто хотели разнести их в щепки.

Сидя за столиком перед корчмой в свете неоновых фонарей, Ракек, Викица и Слободан казались привидениями, пришедшими из иного мира, одинокие, черные силуэты на фоне освещенных дверей — выставленный в ночи караул.

Был субботний вечер, когда человек способен напиться до потери сознания. Из корчмы доносился глухой ритм ударов, сопровождаемый нечеловеческим криком. Эти трое говорили о Загребе. Чувствовали себя так, словно попали на незнакомый континент. Издалека Загреб казался Парижем или чем-то в этом роде. Сперва Ракек с наслаждением разыгрывал роль столичного гостя, доставившего свежайшие новости непосредственно из источника, а потом вдруг сидя заснул.

Ракек, специалист по консервации памятников культуры, существовал, постоянно испытывая на своих плечах гнет целой серии профессиональных поражений, и, направляясь в Мурвицу, психологически уже заранее подготовился к новому. Он считал себя человеком конченым и таким действительно был. Но не просто из-за поражений. Его неудачи явились следствием изначальной фрустрации: по духовному складу врожденный модернист, он попал в университете на отделение истории искусств; по своим склонностям обожатель всяких новшеств, любитель массовой культуры и потребительского искусства, он получил службу в инспекции по охране памятников, откуда позже не смог никуда перейти. А потом уже это и не имело смысла: он был навечно обречен охранять старье, защищать облезлые памятники, возиться с какими-то фальшиво греческими амфорами или изъеденным червем бидермайером, производить оценку пыльных, захламленных комнат у старух в Верхнем городе, гоняться за туристами, скупающими комоды по Загорью, назначать смехотворные откупные цены за еще более смехотворные картины, препятствовать разбазариванию всей этой рухляди, которую, будь на то его воля, он бы с великой радостью сам сжег!