— Кто там шляется по косе? Ёлки зеленые! Сказано, спокойно!

Вот всё затихает.

— Толик, давай момент! — говорит по телефону «Матвеич».

— Даю! — отвечает взрывник.

— Даю команду! Приготовиться… Внимание… Едрит вашу!!! Сороковой канал исчез! Кто подключал сороковой?!

Слава богу, я только до тридцатого подключала. Это Клавка. Матерясь, она вылезает из-под машины и бежит на сороковой. Через несколько минут:

— Есть сороковой! Приготовиться!.. Внимание… ОГОНЬ! БАБАХ!!!

Из скважины взлетает столб грязи и медленно оседает.

— Взрыв принят!

Сейчас будет команда: «Собирать приборы!» И мы побежим по косе отключать сейсмографы, укладывать их в ящики, грузить эти ящики в кузов смоточной машины. Косу смотают на катушку и отряд со всеми людьми и машинами переедет на следующую стоянку.

Эта — с утра только третья, а обычно мы делаем в день шесть, а то и восемь. Работа сдельная, чем больше стоянок, тем больше заработаешь.

20 июня 1961 г.

Третий день, не утихая, дует астраханец — горячий, сухой ветер. Не освежает, а наоборот, обжигает, последние силы выматывает. Дует все время в одну сторону. Идешь — словно плывешь против сильного течения, только вместо воды — горячий песок сечет лицо, набивается в рот, хрустит на зубах. Глаза у всех красные, слезятся. Девчата обвязывают головы платками так, чтобы закрыть лоб и щеки. Лица у них загорают некрасивым треугольником.

Воду из термоса выпили в первые два часа. Что там, двухведерный термос на двенадцать человек. Жажда такая, что язык распух и губы потрескались. Послали дядю Колю, шофера смотки, к колодцу. Колодец — в двадцати километрах. Пока он ездил — мы доходили. Доходили, но работали: решили во что бы то ни стало отбить восемь стоянок.

Я работала в паре с Машей Белоконь, женой взрывника. Она разносила приборы, я подключала.

Рельеф изменился — профиль сейчас идет через балки и ерики, тут и так еле ноги волочишь, а надо еще преодолевать подъемы и спуски.

Мы уже шли назад, уже видели возвратившуюся смотку — она ярко-красная, ее издалека видно…

Вдруг «Матвеич» закричал:

— Сорок девятого канала нет!

Я подключала, значит, мне и идти. Вернее, бежать. Полкилометра обратно.

Нашла сорок девятый канал. Потянула за концы — один оборвался. Хорошо еще, что обрыв так легко отыскался. Я содрала зубами изоляцию с провода и подсоединила прибор к косе. Вообще-то, полагается кусачками, но где они?

Тотчас с крыши сейсмостанции замахали: есть сорок девятый!

Пока добрела, воды осталось меньше половины термоса. Дядя Коля сказал, что в колодце, откуда он брал воду, плавают дохлые мыши. Вода воняла тухлятиной, но была холодная.

Я выпила залпом литровую банку и тут же свалилась под машину, в тень.

От воды сразу слабеешь, пот течет ручьями, тело соленое. Пока пьешь, испытываешь невероятное наслаждение, а выпил — через минуту снова мучительная жажда.

Есть в такую жару не хочется. Я третий день ничего не ем, только пью.

Полчаса небытия. Лежишь под машиной, ни о чем не думаешь, ничего не ощущаешь, только глотаешь горячий сквознячок и ждешь сигнала: «Собирать приборы!»

29 июня 1961 г.

В двенадцать часов, в самую жару, кто-то вспомнил, что третьего дня проезжали мимо пруда, и начали просить: Матвеич, поехали купаться! Терпежу нет! Вернемся — отобьем эти проклятые стоянки!

«Матвеич», сам измочаленный, мокрый, в одних плавках, махнул рукой из своей станции: ладно, поехали!

Где он, тот пруд? Попробуй, найди — ориентиров никаких. А когда нашли — взвыли от разочарования, а беременная Лидка, полевая жена нашего шофера Ермилова, даже расплакалась: пруд высох. Осталась только впадина и соль на дне.

Володя Головин, шофер сейсмостанции, сказал, что километрах в восьми есть другой пруд, побольше.