И вы думаете, кто-нибудь клюнул?

Хрена с два!

То, что происходило вечером в субботу – это был полный восторг. Снова играла музыка, и люди продолжали танцевать. Вновь прибывающие группы без труда попадали на фестиваль, потому что полицейскому на посту было приказано только никого не выпускать.

Я еще поговорил об этом с главным констеблем. Я имел в виду, что все это просто смехотворно. То есть просто полный, абсолютный, невероятный идиотизм. Я имел в виду этого полицейского у ворот. Ведь нужно было поставить туда как минимум двух, правда?

Примерно пять пополудни мне стало ясно, что со мной что-то не в порядке. Похоже было, что на протяжении всего этого дня во мне медленно пробуждались какие-то мистические способности. Например, способность видеть звук в цвете, а также способность слышать запахи.

Я также обнаружил, что я несколько неясно воспринимаю то, что происходит вокруг меня, а непривычное ощущение отстраненности, которое я испытывал, только ухудшало положение дел.

Через каждые несколько шагов мне приходилось останавливаться, чтобы я не отстал.

– Я себя определенно странно чувствую, – обратился я к Хамфри.

– Ты поплыл, дружище, только и всего. – Его слова повисали в воздухе, как лиловые звездочки, медленно поднимающиеся в небо.

– Ничего я не поплыл. За весь день ни колеса, ни косяка.

– Плыви по течению, дружище. Просто плыви по течению.

Лиловые звездочки и желтые пятнышки.

Кто– то похлопал меня по плечу, и я очень медленно повернулся, чтобы мое сознание не выплеснулось через край.

– Ты что делаешь? – спросил Т.С. Давстон.

– Разговариваю с Хамфри. Он говорит, что я поплыл. А я не поплыл, я ничего не принимал.

– Не обращай на Хамфри внимания, – сказал Т.С. Давстон. – Ему нельзя доверять.

– Можно, – сказал Хамфри.

– Нет, нельзя.

– Нет, можно.

– Почему ему нельзя доверять? – спросил я.

– Потому что Хамфри – дуб на берегу реки, – сказал Т.С. Давстон.

И все мы вместе прониклись ощущением важности Брентстока.

На сцене выступала одна из приглашенных групп. Она называлась «Семь запахов Сьюзи» и состояла из пяти карликов с вытянутыми головами, словно они родились в цилиндрах, и поджарого типа в твидовом костюме. «Семь запахов» играли так называемый «кофейный рок». Впоследствии то, что в шестидесятых называлось «кофейный рок», породило современный «амбиент». Они выпустили всего лишь один альбом, да и у того, помнится мне, продюсером был Брайан Ино. Назывался он «Музыка для чайников», но диска у меня нет.

Я никогда не был поклонником творчества «Семи запахов», слишком уж коммерческим оно было, на мой взгляд. Сегодня, однако, они творили чудеса. Переплетающиеся соло двух окарин и почти первобытные ритмы маракасов, сделанных из баночек из-под йогурта [cм. передачу «Умелые ручки»], струились из динамиков ветвистыми многоглазыми разноцветными разрядами, прозрачно призрачными и искусно обесцвечивающимися в то же время. Перед моими глазами словно разворачивалась история вселенского шествия псевдорожденной антиматерии, не имеющей доступа к квазисинхронному интерозитору. Красиво.

Но как бы здорово они не играли, их, похоже, никто не слушал. Внимание зрителей было приковано уже не к сцене. Толпа переместилась на берег реки, и окружила древние дубы, росшие там, образовав что-то вроде олимпийских колец, в центре каждого из которых и стояло дерево. Большинство сидело на корточках, но я увидел, что некоторые стоят на коленях, молитвенно сложив руки.

– Деревья, – сказал я Т.С. Давстону. – Они всеговорят с деревьями.

Мои слова выглядели как прозрачные зеленые шарики, которые лопались, касаясь его лба, но он, похоже, этого не замечал, или просто старался не обращать на них внимания, чтобы не обидеть меня. Я услышал и увидел, как он спросил: – Что здесь творится, черт возьми?

– Все поплыли. Все и каждый.Видимо, кто-то сыпанул кислоты в воду, типа того.

– Типа того.

– Так что ты будешь делать? – Мой вопрос был оранжевым, в меленьких желтых звездочках.

– Скажу Чико, чтобы он с этим разобрался. – Красные ромбы и китайские фонарики.

– А вдруг он тоже отъехал? – Розовые зонтики.

– Если да – ему же хуже. – Золотые сумочки и гитары из плавленого сыра.

– Мне совсем плохо, – сказал я нежно-золотисто-сельдерейным голосом. – Я иду домой. И ложусь спать.