— Сначала он хотел занять Яффу — порт, через который Иерусалим связан с морем. Саладин и его конные рами и тюрки досаждали нам на побережье и успели разрушить стены и гавань прежде, чем мы подошли туда. Но он показал себя при Арсуфе, местечке в нескольких милях от города. Это была великая победа Ричарда. Стрелы летели так густо, что мы едва могли видеть солнце, а эти проклятые рами были везде, куда ни посмотри. Ричард намеревался выждать, пока их лошади устанут, и потом ударить en masse[14], но маршал госпитальеров не мог ждать. Его силы ударили слишком рано, сметая нашу собственную пехоту. Королю ничего не оставалось, кроме как немедленно атаковать всеми силами. Когда это случилось, мы разбили их наголову, но лишь потому, что Ричард сообразил остановиться и перестроиться прежде, чем это сделали турки. Трудно остановить армию на всем скаку... но он сумел, и то был день нашей полной победы. Нет лучшего полководца, чем Ричард, когда он таков. Лев рыкнул — и все повиновались. Это было великолепно.

— Итак, вы вновь очарованы Львиным Сердцем, — промолвила Иден.

— Я никогда не отказывал ему в том, что он великий полководец, — отпарировал он.

— Что же после Арсуфа?

Иден не желала задерживать внимание на короле.

— Мы взяли то, что осталось от Яффы. Город был опустошен, и мы разбили лагерь в оливковой роще. Саладин отступил к Аскалону — это главный порт на пути из Сирии в Египет, и султан поступил с ним так же, как с Яффой. Он не мог надеяться удержать его, ибо нуждался во всех своих силах для защиты Иерусалима. Мы, как и прежде, заняли оставленный им город и теперь вновь отстраиваем его.

— Я полагаю, у нас нет нехватки в войске? Почему Ричард не последует за Саладином и не осадит Святой Город?

Де Жарнак с удивлением воззрился на нее.

— Очень далеко от моря. Мы слишком зависим от нашего флота и рискуем быть отрезанными свежими силами сарацин. Мы обеспечиваем себе безопасное продвижение, отстраивая укрепления между Иерусалимом и Яффой, которые разрушены султаном. Если же мы атакуем, Саладин пошлет за подкреплением, и они превзойдут нас количеством. Поэтому, — мрачно закончил он, — мы сидим в Яффе и Аскалоне и играем в политические игры с султаном или, скорее, с его братом Аль-Адилом.

— Игры? — переспросила она с неодобрением.

— А как иначе назвать предложение, по которому мир должен быть установлен женитьбой Аль-Адила на Джоанне Плантагенет?

— Милосердное небо! Ну а что Джоанна на это?

— Она впала в фамильную ярость Плантагенетов и отказалась иметь какие-либо дела с черным язычником.

Иден криво усмехнулась.

— Не смущенный ее отказом, Ричард предложил на ее место свою племянницу — Элеонору Бретанскую. Сарацин поклялся в вечной любви к Джоанне, и только к ней, и затея завяла. Король и Аль-Адил сделались близкими приятелями. Они вместе охотятся, играют в шахматы, музицируют и засиживаются за беседой до глубокой ночи. Ричард желал встретиться с Саладином, но султан не одобряет государей, которые веселятся, когда их войска бьются друг с другом. Вместе с тем его брат — отменный посланник. Он может сделать многое для установления мира.

— Мира! — Иден была ошарашена. — А как же Иерусалим?

Тристан вздохнул. Он знаком предложил остановить лошадей, ибо дорога становилась все труднее и не следовало их загонять.

— Иерусалим... — негромко повторил он, озираясь по сторонам, словно вместо каменистых склонов вокруг высились башни и купола этого чудного города, — Иерусалим был прекрасным знаменем, которое вело нас вперед. Он был великой целью, за которую мы сражались и которой посвятили свои души.

Он повернулся к ней, и лицо его отразило ту боль, которую он сумел скрыть в голосе.

— И теперь он потерян для нас? — неуверенно проговорила Иден, не в силах поверить в это.

— Я очень боюсь этого. Ничто не вечно. Другие совершат свой поход... но для Ричарда Плантагенета он, возможно, уже проигран. Он уже оплакал его как проигранный.

При мысли об этом Иден не смогла подавить определенное горькое удовлетворение — для нее король никогда не будет уже достоин Гроба Господня.

— Однажды мы поднялись на одну из гор, — тихо продолжал Тристан. — Кто-то кинул клич, что с вершины можно разглядеть Иерусалим. Ричард устремился вперед, лицо его вновь помолодело... но когда он достиг верхней площадки, он смотрел лишь одно мгновение, а потом заслонился щитом и возопил: "Господи Боже, не позволяй увидеть твой Святой Город человеку, который не может освободить его из рук врагов твоих!" И потом он заплакал. Я думаю, все мы плакали. Это было осознание того, от чего мы не смогли отвернуться.

— И вы так и не попытаетесь взять город?

— Вы не знаете, как обстоят дела, — устало проговорил он. — Мы разбили свой последний лагерь в Бейт Нуба... всего в двенадцати милях от Иерусалима. Дождь шел не переставая. Буря бушевала с такой силой, что срывала наши шатры. Погибло много лошадей, еда пропала, наши кольчуги проржавели, одежда сгнила. Многие больны. Но все это мы в состоянии вынести, поддерживаемые сознанием нашей близости к Иерусалиму. — Он перехватил ее взгляд с неожиданным вызовом. — Подобно тому, как влюбленный ощущает близость своей возлюбленной... Она не принадлежит ему, но он не перестает думать об осаде.

Иден побледнела, в голове ее пронеслись тысячи причин, сожалений и желаний — он застиг ее врасплох.

— Но вы не взяли город, — напомнила она в сильном волнении, — ибо он находится в других руках.

Теперь их взгляды были наполнены мучительной любовью. Мысленно она обвиняла себя в этих мучениях. Кто она такая, чтобы любить этого мужчину, ведь она не могла быть с ним, не могла даже думать о своей любви — она, осквернившая собственное тело и отдавшая его на поругание, предавшая мужа, данного ей Богом, и продолжавшая предавать его вновь и вновь из-за существования этой любви, которую она осмеливалась называть чистой. Да простит ее Бог. Это чувство необходимо убить.