Прощаясь, Глафира сказала Ваське:

— Поженимся — станешь на ноги. Будешь хозяином.

Об этом он мечтал давно. Что ж, неплохо! Только жаль одного — свободы и привычки к прежнему: придется бросить бродяжничество, жить на одном месте… А уж очень ему нравилось бывать всюду, бродить одному, на свободе, работать и хорошеть душой — он всегда и всюду все умел и всем был нужен в трудном деле. Тогда он был другим хозяином… хозяином тайги! Но с этим, как ни больно, придется расстаться.

Доведет лес до Зарайского лесозавода и… свадьба! Это его последнее бродяжничество.

Вот и сейчас он проплывает километры воды, берегов, черемухи в последний раз! Заработает и будет жить с Глафирой, как все люди живут! Все очень просто! И все, кажется, создано для счастья: и этот черемуховый май, и молодость, и любовь, и достаток, и впереди — долгое время до самой старости. И эти плотовщики-товарищи — три чужие жизни, ему еще не известные…

У головного плота подался вперед, приложив ладонь ребром ко лбу, ворчливый старик Жвакин. На последнем плоту с веслом стоит добрый и тихий Саминдалов и задумчиво смотрит в воду, напевая, — наверно, тоскует о ком-то… Напротив Васьки, тяжело навалившись грудью на гребь, покачивается взад и вперед, будто повиснув, громадный Григорьев — загадочный молчаливый человек. Голова болит, наверное с похмелья…

Плыть еще долго и скучно. Жара палит нещадно, бревна горячи, руки стали чугунными, и воде не видно конца, и черемуха уже надоела, и Васька не знает, чем развлечься, чтобы не думать о Глафире.

Над Жвакиным подшутить, что ли?..

У песчаной отмели, прыгая по каменным плитам, побежали вровень с плотами два маленьких босоногих человечка. Они заходили в воду, махали руками — просили остановиться. Жвакин погрозил плотовщикам кулаком и, чуть не выпустив из рук переднее весло, стал еще громче командовать. По реке перекатывался его надтреснутый старческий голос, ухая в таежных просторах громким эхом:

— Так держа-а-ать! Греби влево! Греби вправо-о!

И уже отчаянным сердитым выкриком, видя, что плотогоны выпустили из рук гребь и с любопытством смотрели на отставших парнишку и девчонку, с натугой приказал:

— На-ва-ли-ись!

Ругаясь матом, пригибая голову с торчащей белой бородкой, нервно шевеля обвисшими прокуренными усами, подошел, выпрямив свою жердеобразную старческую фигуру.

— Ну, что они там?.. Что встали? Кому кричу?

Жвакин упер руки в бока и покачнулся. Неуправляемые плоты пристали к берегу, стукнувшись, шурша днищем о песок, качнулись, и солнце упало вниз, будто окунулось в воде, а потом снова повисло в середине неба.

— Э-э-эй! — заорал Васька парнишке и девчонке и, увязая сапогами в мокром песке, замахал рукой, подзывая их. Те прибавили шагу, а потом, заметив, что плоты остановились, побежали.

— Ну, што орешь? — остановил Ваську Жвакин. — Все равно не возьму. Парнишку куда еще ни шло, а девчонок на плоту не потерплю.

Васька рассмеялся.

— Ты, Карпыч, желчный родился! Вместо сердца у тебя отруби! Дивчина варить будет. Котел есть, а варить никто не умеет. Сухое да каша надоели уже! А парня подручным поставим!

— Дак ведь никто не знает, кто они такие, — может, жулики…

— Сказал! А если люди в беду попали! По таежному закону помочь надо.

Григорьев, сняв сапоги, сел на краю плота, спустил ноги в воду и пил ее, черпая поблескивающей серебряной ложкой. Саминдалов, запрокинув голову, вглядывался в небо, в котором кружил самолет лесничества.

— Сейчас спросим! Жулики они, али кто… — нахмурился Жвакин.

«Жулики» подошли и остановились.

Девчонка — тонкая, с большими грудями, курносая, в ситцевом белом платье. Нога у щиколотки перевязана бинтом. Опустив руки к подолу, держит узелок. Глаза серые — настороже. Парнишка — коренастый, с чемоданчиком в одной руке, другой придерживает на палке, перекинутой через плечо, две пары обуви: босоножки и ботинки. Скуластый и белоголовый, в черной вельветовой куртке с замочком, в штанах, закатанных выше колен, он подался вперед и, мигая зелеными, чуть насмешливыми глазами, выговорил:

— Здравствуйте, — и закрыл плечом свою подружку.

— Н-ну! — Жвакин мотнул головой и зачем-то снял картуз. — Кто такие? Откуда? К чему сигналы подавали?

Парнишка, стесняясь, начал:

— Я?… Муж ее. Николаем звать. Она жена — Антонина. Вот… просьба — возьмите нас с собой. Нам только в Зарайск доехать…

Жвакин приготовился экзаменовать, сложив руки на груди:

— А что делать там будешь?

Николай бойко ответил:

— Жить. На работу поступим. Мы к геологам хотели, но до них далеко, да вот Тонечка ногу поранила — не дойдет!

— Жена, на работу… — передразнил Жвакин. — Мне лишний груз на плотах не нужен.

Антонина выступила вперед.

— Мы от родителей сбежали! — воинственно сообщила она.

— Любовь у нас. А они не согласны! — дополнил Николай, осмелев.

Плотогоны захохотали.

— Побег? От родителей?! — закричал Жвакин. — А мы, думаете, тут поженим вас?

Коля кивнул: мол, о чем же спорить? — и сказал:

— У нас и водка есть — и раскрыл чемоданчик: на рубашке лежали голубые бутылки с водкой.