Может быть, впервые в жизни говорил он коротко, без шуток и преувеличений, но ясно и исчерпывающе.

— Дошло, что дальше некуда?

— Но безвыходных положений не бывает.

— Бывает.

— Что же делать?

Он усмехнулся моей растерянности.

— С повинной пойду. Чистосердечное раскаяние…

— Зачем ты шутишь? Ты же не вор. Это несчастье.

— Брось! Не за утешением я пришёл. Сам слабым не был и слабаков не люблю. Я всегда считал — за всё, что сделал, нужно платить.

Да, он был таким.

— И всё-таки погоди!

— Нет, лучше ты погоди. Семьдесят копеек, конечно, мелочь. Для того, у кого я их украл. Преступление я против себя совершил. И судить себя сам буду. Немедленно. Пока не повторилось. Потому что повторится обязательно. Бороться сил нет. Это факт. Значит, гнусный конец…

— Олег! Ты всё-таки драматизируешь. Ты жив, ты разумно говоришь со мной, ты трезв.

— Трезв? Да ты не представляешь, как мне выпить хочется! Дай-ка стакан.

Он вышел в прихожую и вернулся с портфелем. В портфеле была бутылка. Не тот, с золотистым блеском, портвейн, что все мы любили в молодости, а «огнетушитель» с «чернилами» под издевательским названием «Солнцедар».

— Будешь это пить?

— Ещё как!

— Погоди, я закусить соображу.

— Не надо.

Он наполнил стакан.

— Тебе не предлагаю. Отрава.

И выпил жадно.

— Ну вот. Сейчас полегчает, и я суть дела изложу… Я уйти решил. Ну, если хочешь, уехать.

— Куда? И надолго?

— Путешествие будет долгим.

— А как же Лида? Маринка?

— Им тоже лучше будет. Знаешь, у Лещенко песня такая была — «Я понял всё, я был не нужен…» Песня однако песней, а дело делом. Как думаешь, Серёжка на Лиде женится?

— Женится, — ответил я с излишней поспешностью.

Он усмехнулся криво.

— Понятно. Уже обсуждено и решено?

Ну что я мог сказать ему?

— Я такое не обсуждал.

— Однако уверен. Тем лучше. Всё, как я и думал. Решено, но ещё не подписано. Затем и пришёл. Скажи им, что могут получить автограф. Чем скорее, тем лучше.

— Зачем спешить?

Да ведь это единственное, что я могу для них сделать. А я всё-таки — Олег Пастухов, не подонок, хоть и опустился. Пьян, а смотрю на вещи трезво. Это не каламбур. Я не из слюнтяев. Правде в глаза смотреть не боюсь. Ящик мой бактерии жрут, а гнилую тару сжигать положено.

Снова он повторил это навязчивое — о сожжении…

— Буду доволен, если наладят новую жизнь. У них же с Серёжкой взаимная симпатия. Хотя Лидка, если честно, для мужчины, который хочет жить самостоятельно, не подарок. Ну, да это субъективное. Для меня не подарок, а для него, может, и хорошо. Он ведь в пампасы не рвётся. Ему лучше в конюшне, на стойловом содержании. В пампасах, как видишь, тоже не мёд… ухабы, овраги. А так будет по ровной дороге свою телегу тащить. Ухоженный, накормленный… Слушай, я зло говорю, а?

— Есть немножко.

— А как мне иначе говорить?

Он налил и выпил второй стакан. В бутылке ещё оставалось немного.

— Вот, старик, и поговорили. Развод оформлю, как положено. И остальные бумаги.

— Какие ещё?

— Уверен, Серёжка захочет удочерить Марину. Иначе не сможет. Если уж возьмётся, так на всю катушку.

— И ты дашь согласие?

— Вера же решилась.

— Да ведь на словах только! Мало ли что ещё будет…

Вера ещё жива была.

— Мне известно, что будет.

— Как ты можешь так говорить! Ты уедешь, попадёшь в новые условия. Может быть, через пару лет почувствуешь себя другим человеком, захочешь вернуться…

Олег слушал меня с улыбкой, как слушают наивный детский лепет.

— Я не вернусь.

— Откуда ты знаешь? А если вернёшься? Разве она тебе простит эту бумагу? Разве Марина простит отречение?

— Я не вернусь.

— Но это же ослиное упрямство! Действительно алкогольное воздействие.

Олег обнял меня за плечи.