Шрифт:
— Ну уж!.. Новогодний тост…
— Проникнутый оптимизмом?
— А почему бы и нет?
— Потому что оптимизм, как сахарный сироп, довольно противен.
— Неужели?
— В Индии боевых слонов специально кормили сахаром, чтобы они в ярость приходили.
— Откуда такие глубокие познания?
— Из Жюля Верна. Дети читают, а я подхватываю на лету.
— Век живи, век учись. Но я не думал…
— Чего ты не думал?
Я замялся, и она меня поняла.
— Пришёл за друга заступиться? Мужская солидарность?
— Извини. Як хохлы кажуть, звыняйте, колы що не так.
— Будь ласка! И почему вы себе в голову вбили, что Серёжка подарок?
— А на самом деле?
— Был бы подарок, Верка бы не сбежала.
— Она не от него сбежала. Тут дела творческие.
Лида посмотрела на меня между двумя затяжками.
— Если вы себя не понимаете, где вам баб понять, — сказала и выбросила сигарету в окно.
— Зачем же ты за него пошла?
— Из-за детей. Одной отец нужен был, другому мать.
— Слушай, Лидка, — поразился я, — неужели у вас плохо?
— Да нет. Бывает и хуже, конечно. Но редко.
— В чём же дело?
— Недостойна я такого человека. Слишком все его любят. Правда, в основном со стороны глядя. Вот он про будущее говорил. А в самом ближайшем будущем, когда вы разойдётесь, сядет и будет ждать, пока я тарелки помою. Если не домою, ничего не скажет, сам домоет, а потом сообщит ласково: «Ты, наверно, устала, Лидочка, не успела всё помыть, не беспокойся, милая, я за тебя домыл». Так и скажет — «за тебя». Олег так не говорил.
— Молча мыл?
— Он не мыл. Он просто не совал свой нос на кухню, а если уж совал, то…
— Что?
— Мог и побить тарелки.
— Жалеешь о нём?
— Я его любила.
— Что толку… Нет его больше.
— А если появится? Одолеет себя, захочет дочку увидеть?
И как недавно Игорь, она сказала, не сомневаясь:
— Он не вернётся.
Но, в отличие от Игоря, добавила:
— Думаю, нет его в живых.
Из гостиной донеслась музыка.
— Послушай, — сказала Лида, — хороший романс.
Я прислушался. Пела цыганка.
Мне не под силу дни мучительных страданий, Пускай разлукою ослабят их года, Чтоб в ярком золоте моих воспоминаний Сверкали вы всегда…— Ты, мать, в упадке духа. Вспоминаешь?
— Я в упадке духа не бываю. Это вы, мужики можете себе такую роскошь позволить. А мне некогда. Работа, дети, теперь вот участок садовый взяла.
— Этого ещё не хватало. Нужен он тебе?
— Детям нужен. Живут среди камня, бензином дышат. Пусть хоть по дереву вырастят.
— Нет, ты положительно в упадке. Может, любовника заведёшь? — спросил я в полушутку.
— Думала, — ответила она серьёзно.
— И что же?
— Любовники не те. Раньше любовник любил, потому его и называли любовником, а теперь приходит только, не зря говорят — ходок. Да и приходит-то когда? В рабочее время. Попросит шефа: «Я, Николай Николаевич, плохо себя чувствую, разрешите в поликлинику отлучиться?» Ну и забежит на часок «в поликлинику». А через час уже с приятелями в коридоре курит и на часы поглядывает, сколько до конца рабочего дня осталось, — отработал…
— Ну и сурова ж ты сегодня!
— Как природа. Не всё же вас солнышком баловать… А если по правде, то в самом деле в миноре. Думаю, лучшее уже позади.
Ни пурпурный рубин, ни аметист лиловый, Ни наглой белизной сверкающий алмаз Не подошли бы так к лучистости суровой Холодных ваших глаз.Странно человек устроен. Сейчас Лида наверняка вспоминала не того Олега, с кем вела бесплодную борьбу за себя, за него, за дочку. Вспоминала другого, полного сил и чувств. И была права, конечно.
После романса в гостиной заспорили. Сергей пытался поставить «Последний троллейбус», а Коля, будущий членкор, хотел Высоцкого, о котором ещё мало знали.
— Да вы послушайте, ребята! Это замечательный парень. Увидите, он всех затрёт. Вот послушайте о горах.
Как и подобало современному учёному, Коля выбрал себе вид спорта, свободное время проводил в горах и на жителей низин смотрел свысока.
Так оставьте ж ненужные споры, Всё, что мог, я уже доказал. Лучше гор могут быть только горы, На которых ещё не бывал.