– Вы спите? – спросил меня вдруг старший лейтенант Мельцер.

– Нет, я сейчас как раз вспоминал, как началась война.

– Почему именно об этом? – Мельцер даже немного повернулся, чтобы не говорить через плечо. – Мы и так уже по горло в дерьме. Зачем сейчас вспоминать об этом?

– Я стараюсь найти причину. Вы помните тогдашнюю речь Гитлера?

– О, я очень хорошо помню ее. Я был тогда унтер-офицером и находился в окопах на Западном валу под Саарлейтеном. В бункере было включено радио. Гитлер подробно говорил о том, что в основе всей его политики лежит мир. И что ни один еще немецкий государственный деятель до него не проводил по отношению к Польше такой сдержанной политики: он претендует только лишь на «коридор» для связи с Восточной Пруссией. И в этом я был полностью согласен с ним, да и сейчас придерживаюсь того же мнения. – Все это Мельцер проговорил тоном убежденного человека, в его словах звучали даже нотки гордости.

Да, мои мысли ему неинтересны. Разве мог я заставить его мыслить своими категориями?

– После трагедии, пережитой 6-й армией, я отношусь очень скептично к подобным речам, – осторожно начал я. – Чего только не говорили! В ноябре прошлого года, произнося свою традиционную речь в мюнхенской пивной, Гитлер кричал о том, что с захватом Сталинграда мы овладеем гигантским перевалочным пунктом и отрежем русским пути подвоза тридцати миллионов тонн различных грузов. И я хорошо помню, как он утверждал, будто мы уже сделали это. А вспомните его недавние обещания вытащить всех нас из котла…

– Битва под Сталинградом – совсем другое дело, чем поход на Польшу, – пытался защищаться Мельцер. – Вы помните, как Польша реагировала на нашу скромную просьбу? Польские военные совершили вооруженное нападение на немецкую радиостанцию в Гляйвице и стали передавать мятежные речи на польском языке. Двое суток Гитлер и все члены правительства ждали в Берлине польскую делегацию. Напрасно! Ни один поляк не приехал. Что же еще оставалось делать? Нужно было защитить честь и права Германии! Ну, что вы на это скажете?

– Все это мне известно. Так говорил об этих событиях Гитлер в сентябре 1939 года. Тогда я тоже верил этому. А вот теперь, когда 6-я армия разгромлена… Все, что вы слышали от верховного командования, – ложь и предательство. Дорогой Мельцер, с нами обращались как с дерьмом! И вот теперь я пытаюсь взглянуть на наше прошлое другими глазами. Помните хвастливое заявление Гитлера о том, что начиная с 1 сентября он сам будет выполнять свои обязанности как простой ефрейтор? А что из этого получилось? Почему он не послал в наш котел Кейтеля? Пусть бы они сами во всем убедились. И уж коль нельзя было нам ничем помочь, предоставили бы Паулюсу право капитулировать. Однако ничего этого не случилось! А теперь ваша очередь говорить, Мельцер.

Старший лейтенант из Эслингена на Неккаре оказался убежденным нацистом и приверженцем Гитлера. Он молчал. Разумеется, Мельцер не собирался так просто отказываться от своих взглядов. Катастрофический разгром 6-й армии, ложные обещания фюрера и бессмысленные жертвы, конечно, нанесли ощутимый удар по его слепой вере. И я уже начинал думать, что с Мельцером происходит то же самое, что и со мной. Однако я ошибся. Мельцер не собирался расставаться со своими старыми представлениями и считал, что Сталинград – это всего-навсего лишь исключение, которое может случиться. Он не хотел быть неверным.

А поезд между тем все шел и шел. В вагоне быстро темнело. Те, кто лежал на нарах, могли вытянуться как хотели, зато те, кто сидел, с трудом шевелили затекшими ногами. Болели плечи, ноги и больше всего спина. Я предложил своему партнеру снова встать и постоять. Стоять, тесно прислонившись друг к другу спинами, было легче. Приходилось только следить, чтобы сидящие рядом не заняли твоего места, пока ты стоишь.

Вдруг кто-то закричал, послышалась ругань. Оказалось, один из лежащих на первом ярусе стал спускаться к параше и в темноте наступил на кого-то из сидящих, потом еще на одного. Поднялся крик.

Затем в вагоне снова наступила тишина. Только слышался мерный перестук колес да чье-то храпение. Потом снова кто-то закричал, за ним еще кто-то, и наконец раздался бас майора Бергдорфа. По-видимому, один из сидящих занял лежачее место того, кто встал к параше. Это уже было нарушением привилегий! Но вот возня кончилась.

Мы с Мельцером опять сели и просидели до самого утра, не имея возможности даже пошевелиться, отчего нам казалось, что эта ночь никогда не кончится.

Наш состав тащился к цели, о которой мы не имели ни малейшего представления. Я закрыл глаза, но сон не шел.

О чем я только не передумал! О войне, о довоенной жизни, о Штутгарте 1939 года и, наконец, о последних событиях в Сталинграде.

Что мне, собственно, сказал Мельцер? Ах да, о том, что это – исключение. Разумеется, исключения возможны. Неужели катастрофа немецких войск под Сталинградом действительно всего лишь исключение в цепи общих успехов Гитлера и всего германского командования?

Я вспомнил недавние победы вермахта. Они как бы убеждали нас в правильности политики Гитлера, хотя для других народов, например для поляков или французов, эта политика была жестокой.