Все эти размышления не помешали мне зацепиться за последнюю надежду. Может статься, его любовница некрасива? Достаточно, чтобы она оказалась уродливой, чтобы я почувствовал себя лучше.

– Она красива? – спросил я, заставляя себя принять небрежный вид.

С уверенностью неделикатных людей он ответил, что превосходна и что у нее, несмотря на восемнадцать лет, груди, как у женщины. Он даже показал мне их расположение, округлив руки.

На этот раз одна лишь мысль пришла мне в голову: уйти. Несправедливость судьбы была, действительно, слишком большой. У Бийара была бородавка, плоскостопие, но его любили, тогда как я жил один, я, более молодой и красивый.

Никогда мы не сможем понять друг друга. Он был счастливым. Следовательно, я его не интересовал. Лучше было, чтобы я ушел.

Но мы продолжали шагать вместе. Я искал предлог, чтобы сбежать. Как я бы хотел сидеть, смиренный, одинокий и грустный, в углу ресторана на улицы Сены, там, по крайней мере, никто мной не занимался.

Действительно, у Бийара не было чувства такта. Будь женат я, я бы ему не сказал. Он должен был бы знать, что несчастному о своем счастье не рассказывают.

И все-таки я не мог решиться оставить моего спутника. Мысль, которая нарастала у меня в душе как-то сбоку, давала мне надежду. А вдруг эта женщина Бийара не любит, вдруг он страдает? Каким бы приятным стал он мне тогда бы. Я бы его утешил. Дружба бы смягчила наши страдания.

Но в страхе утвердительного ответа я остерегался спрашивать, любит ли его любовница.

– Что с тобой? Тебе грустно? – спросил он.

Моя грусть, которая до этого момента не переставала разрастаться, исчезла. Интерес, который проявил ко мне Бийар, был реальностью, тогда как мои размышления были только бредом несчастного человека.

Я смотрел на него с признательностью.

– Да, мне грустно.

Я ожидал жалоб, признаний. Я был разочарован: он мне дал совет взбодриться.

Мы остановились перед рестораном. Краска снаружи под витриной отклеивалась. На стекле прохожие читали фразу: Можно приносить свою еду.

– Вперед, – сказал Бийар.

Я отвел ручку трости, ее цепочка звякнула. Несколько человек обернулось.

Я остановился на пороге.

– Давай, входи!

– Нет, вы первый.

Он прошел вперед. В этот момент я осознал, что именно я стал тем, кто и открыл дверь, и закрыл.

Длинные столы и несколько скамеек, как в столовых, которые поднимаются с одного конца, когда на них садишься, обставляли зал. Табачный дым свивался в спирали, как сироп в стакане воды. Люк подвала задрожал под нашими ногами. Перед каждым клиентом стояли литр вина и стакан. С помощью ножа можно было бы сыграть музыку на бутылках.

Мы сели лицом друг к другу.

Бийар сделал попытку вытащить камамбер. Карман был слишком узкий. Ему пришлось прибегнуть к помощи обеих рук.

Потом, как завсегдатай, он позвал хозяйку:

– Мария!

Это была красивая крестьянка, которая то и дело вытирала руки до локтя. Когда она шла, ее груди колыхались, а монеты звенели в кармане фартука.

– Два поллитра и хлеба.

– Поллитра много для меня, – сказал я, когда было поздно.

– Я плачу… Я плачу.

– Но вы не богаты.

– Один раз могу себе позволить.

У меня не было намерения злоупотреблять добротой моего соседа. Поэтому это один раз могу себе позволить меня шокировало. Я очень мнителен. Неужели я никогда не найду хорошего и щедрого человека! Ах, если бы я был богат, как я бы умел давать!

Собака, у которой был только кусок хвоста, пришла облизать мне пальцы. Я ее оттолкнул, но она снова начала с таким упорством, что я покраснел. Ведь пальцы у меня не пахли.

К счастью, подошла хозяйка – горлышки бутылок между пальцами и хлеб подмышкой. Ударом ноги отогнала эту вредную тварь.

Бийар помял камамбер указательным пальцем и разрезал пополам. Он дал мне половину, которая была поменьше.

Мы ели медленно, из-за прозрачной бумаги, которая клеилась к сыру.

Когда Бийар пил, я ему подражал. Из вежливости я следил за тем, чтобы уровень моего вина не опускался быстрей, чем у него.

Я пью редко, так что много мне не понадобилось, чтобы захмелеть. Грязные старики, которые в углу вели беседу, стали мне казаться мудрецами.

Я налил себе остаток вина и, как я и предполагал, в стакане оказалось его не очень много, из-за вогнутого дна бутылки.

Я оперся спиной о стол сзади. В первый раз я посмотрел собеседнику прямо в глаза. Он тоже кончил есть. Чистя языком зубы, он издал звук поцелуя.

Он шарил по карманам в поисках курева. Не колеблясь, я предложил ему сигарету.

Я был склонен рассказать ему свою жизнь и сказать, в порыве откровенности, о том, что мне в нем не нравится.

– Мне кажется, что у вас доброе сердце, господин Бийар, – сказал я, отмечая, что вино изменило мой голос.

– Да, у меня доброе сердце.