Катерина старательно отогнала непристойные ассоциации и представила себе картину морального растления Цапфуэля и Наамы. Ну ладно, если одурманенного ангела луны с помощью бестолкового материалиста Анджея удалось бы втянуть в нехорошую историю, то совращение демона?.. Как можно растлить демона? Довести до нравственных, добрых поступков?

— Опять ты какую-то ерунду думаешь, — нервно почесала себя за ухом Наама. Подумала и провела языком по мохнатому пузу, сплюнула на пол (Катя поморщилась) и продолжила: — Демоны и так много хорошего делают. По крайней мере вам, людям. Но если взять ангела или демона и засунуть в малый мир, в нганга…

— Нганга — это вудуистский котел с останками мертвецов? — вновь щегольнула познаниями Катерина.

— Это рукотворная вселенная, — веско пояснила кошка. — Страшная вселенная кимбанда, в которой молодые и сильные духи заперты, словно в концлагере. Их держат впроголодь, кормят только в обмен на услуги, от голода они сходят с ума, поедают друг друга и сами себя, а вырвавшись наружу творят зло и ничего кроме зла. И это… совсем молодые духи. Дети, понимаешь?

Катя молчала, не зная, что сказать и как выразить свое сочувствие. От плиты потянуло гарью и Катерина, впервые радуясь тому, что лук пережарен, захлопотала над сковородой.

Значит, вот как мы обращаемся с вольными духами, юными детьми тонкого мира. Хватаем их и запираем в концлагере, среди гниющих кусков плоти. И они с детства видят только падаль, а мы для них не более чем почти-что-падаль, бурдюки со свежатиной, тюремщики и палачи. Каждый из нас — Мурмур, терзающий детей ради выгоды и удовольствия.

— В общем, — серым, бесцветным голосом продолжила Наама, — если дать слабину… если нарушить закон… то можно угодить в нганга прямо отсюда, из ваших северных краев. Высшие силы не брезгуют людским чародейством, когда плетутся заговоры. Как люди не брезгуют нашими интриганами, порабощая слабых. Цапфуэль, конечно, не поместится ни в каком котле. Он слишком силен. А вот я… За мной, оказывается, шла охота. Чтоб ты осталась без защиты и не смогла навредить Мурмур.

— Слушай, а оно мужчина или женщина? — некстати поинтересовалась Катя. — Мурмур эта… или этот?

— Оно дух. Бес-плот-ный дух, — хихикнула кошка. — Нет у него ни пола, ни местоимения.

Бесплотный и бездомный, подумала Катерина. Ни места, ни имения, ни пола, ни крыши над головой. А из мебели — одно только зеркало. В которое, наверное, я запущу Глазом Питао-Шоо, дайте срок. Камень порчи обрушится на волшебное стекло с силой трех богов народа сапотеков. И некому станет учить людей колдовству. Исчезнут шаманы и знахари, бокоры и унганы, ясновидящие и целители. Те немногие, которые действительно что-то могут. Останутся шарлатаны и имперсонаторы, обещающие привороты на любовь и наговоры на деньги, мелкие и крупные жулики, изображающие глубокий транс и выход в астрал… Так оно и будет когда-нибудь. По моей вине. Черт бы тебя побрал, Катя.

— Та-ак, — произнесла Катерина, вспоминая, как угрожающе звучало это слово из уст мамы и бабушки: «Та-а-а-ак!» Слово звенело осой, гудело вечевым колоколом, пророчило беду. — И ты продолжаешь отрицать, что вас пытались убить? Тебя они хотели засунуть в нганга, Цапфуэля — сбить с пути истинного… А с ним бы что сделали за шаг вправо-шаг влево? По-моему, типичное покушение на убийство.

— Да что ты заладила: «убить, убить», — недовольно буркнула Наама. — Человеческий страх смерти — вот настоящие шоры! Пойми ты наконец: смерть всего лишь переход в иное состояние тела. Те-ла. И в другое состояние ума. Более примитивное. С полной потерей памяти. Ну и что? Вполне поправимый ущерб! И если вдуматься, то не ущерб вовсе, а… очистка диска. Для следующей жизни, в которой вы, люди, опять ничему не учитесь! — Демон запрыгнул на стул и уселся с видом директрисы, отчитывающей второгодника. — Смерть отнимает у человека все потому, что человек понятия не имеет, в чем его «все» заключается. Людям кажется: их сущность есть воспоминание о паре тысяч спариваний и паре сотен пьянок. Или наоборот — о паре сотен спариваний и паре тысяч пьянок. И вдобавок кучка имен, которыми можно щегольнуть в разговоре, умение мелко резать лук, водить машину, принимать роды и поливать огурцы.

Катерина покачала головой. Не стоит спорить с демоном — даже из чувства общечеловеческой солидарности. Во-первых, все на плите выкипит и подгорит, во-вторых, вряд ли тощий кошель воспоминаний и навыков — достойная оплата пройденного пути. Должно быть что-то еще. Непременно должно быть что-то еще.

Всплыло в памяти лицо долгожительницы из южной деревушки — безымянное и бесстрастное; равнодушные ответы на вопросы о пережитых войнах, революциях, эпохах, империях — нет, мы люди простые, я всю жизнь готовила-стирала-за курями ходила, газеты читать да телевизор смотреть было некогда… Телевизор! Неужто это жизнь — параллельно эпохе ходить за курями, стирать подштанники и кашу варить?

А Наама тем временем все живописала и живописала участь хуже смерти:

— Зато если тебя во всей твоей мощи, со всеми твоими дарованиями, запихать в общую камеру, где мучаются голодные дети, издыхают немощные старцы, откуда не будет тебе исхода сотни лет… Нет, смерть милосердней, намного милосердней, понимаешь ты, человек?

— Я понимаю.

Кошка осеклась и взглянула на Катю с изумлением. Видимо, ощутила: понимает. Но до чего же прочно сидит заноза страха! Въелась в сознание, вросла. Ноет, а не выходит. И не верится, что жизнь может быть хуже смерти, что смерть — дело поправимое, вроде форматирования диска, надо только понять, что именно смерть форматирует и для чего. Тогда, может, и поймешь, участвуешь ты в собственной жизни, идешь по своей дороге или тебя ВЕДУТ.

Эллегва уверял Кэт, что та благодаря ему оставила Нью-Провиденс, повидала мир, жила свободной и умерла молодой. Врал, наверняка врал древний гаер. Кэт бежала не туда, куда ее тянуло, а туда, куда ее загоняли — слепо, беспамятно, словно зверя на флажки. Чуяла, что лучше забиться в чащобу, но позади разверзся ад: трубили рога и неслась по ветру нестерпимая, страшная вонь охотничьей своры. Непохоже на сладкую вольницу, господин хороший Эшу Эллегва. Хотя девчонку с насиженного места вы сорвали, не спорю. А меня не сорвете. И не подкидывайте мне больше соблазнов, видений карибской синевы и хлещущего на ветру Веселого Роджера. Я вижу ваши обманы насквозь, потому что и сама обманщица не из последних.