Шрифт:
— Здесь?!! — хрипло выдохнула Катя.
— Конечно, здесь! — снова чему-то обрадовалась богиня безумия. — Самое подходящее место!
Катерина обреченно закрыла глаза.
Что она сделала не так? Почему она болтается в небесной клетке, под глумливый хохот ветра, будто преступница какая? Почему все распоряжаются ею и сыном, точно домашними животными — возьмем с собой, отдадим в передержку, выгоним на улицу, повяжем, привьем, кастрируем?
Холодно. Это пытка холодом, догадалась Катя. К холоду не привыкают, как к голоду или жаре. Палач может, не тратя сил, не сделав ни единого замаха плетью, не раскалив ни единой пары щипцов, привести на грань покорности и предательства толпы жертв. А уж одну-то жертву, запертую в обледенелой клетке на немыслимой высоте, и подавно. Почему я бессильна против неведомого палача, почему я — его любимая жертва? Потому что ты позволила, пришел ответ. Нет других причин. Только эта. Не он с тобой так обращается — ты сама так обращаешься с собой. Долгие, долгие годы. Всю свою жизнь.
Например, кто сказал, будто сын — неотъемлемая часть тебя? Уничижительно или ласково, гордо или смущенно, а сказала это ты. Вопреки правде. Виктор давно не ребенок, он мужчина. Мужчина, который опекал тебя и освобождал от забот много недель подряд. Мужчина, который принял на плечи ваш маленький мирок, когда тот рухнул. Разве этот большой, сильный мужчина может выскользнуть из тебя маленьким комком окровавленной плоти, чтобы стать гордостью твоей и… обузой? Нет. Не будет родов в железной клетке на верхотуре высотки. Зря надеется богиня безумия, мы ее перехитрим. Перехитрим, правда, Витенька?
Клюв, загнутый, словно рыболовный крючок, впился в сгиб катиного локтя, рассадив мышцу до кости. Замерзшая плоть отозвалась вялой вспышкой боли. Если бы не багровая дыра, медленно, точно нехотя, заполнившаяся черной кровью, Катя и руки бы не отдернула. Огромная птица уставилась на Катерину бессмысленно-яростным желтым глазом. Сапсан, подумала Катя. Обычный московский сапсан. Гнездо свое защищает. Где-то рядом в сплетениях проводов и балок лежит бесформенная куча веток — сапсанье гнездо. В нем, среди вечных ветров и скрипа ржавых конструкций, подрастают птенцы, жестокие владыки городского неба, убийцы толстых сизарей и самонадеянных ворон.
— Пошел вон, — безнадежно прошептала Катерина, не зная, как отвадить злую птицу.
— А-а-а-ай! — взвился вопль позади. То ли от крика, то ли сама по себе клетка затряслась с бешеной силой. Катерине даже показалось, будто звезда, монументальная с земли и опасно хрупкая вблизи, пошла трещинами и вот-вот осыплется дождем осколков. — А-а-а-а, что это?!
Катя осторожно обернулась. За ее спиной светилась нечистой белизной окоченелая земля. Венка у звезды больше не было. И Апрель не было.
Упала, равнодушно подумала Катерина. Сорвалась. Что-то огромное, золотое и колючее, скрипя чешуей, пронеслось мимо клетки, сапсана закрутило в турбулентном потоке и зашвырнуло в синеву. Катя на четвереньках перебралась на другую сторону луча, выглянула в пролом — туда, где еще недавно торчали конусы листьев высотой в человеческий рост. Сейчас там не было ничего. Как если бы на смену зиме пришла не весна, а осень и листья облетели. Вместе с ветками.
Навстречу Кате в пролом сунулась собачья морда размером с диван и добродушно гавкнула:
— Ма-ам! Ты как?
— Витя? — глуповато хихикнула Катерина, зажимая рану на руке. — Что это с тобой?
— Я большой! — похвастался Витька, волнообразно изгибая змеиное тело в золотистых ромбиках чешуи — каждая чешуйка посередке украшена огромным грубым болтом. — Я летаю. Ну что ты сидишь? Иди ко мне, я тебя отнесу!
Катя, зажмурившись от ужаса, ощупала его морду — не собачью, драконью, жесткую, как сталь. Хотя почему «как»? Новое тело сына было стальным. Облицованным золочеными пластинками на болтах. Венок звезды. Свернувшийся дракон.
Кто-то схватил ее, вздернул, словно кутенка, и посадил прямо на витькин загривок. Крепкой, неестественно сильной, но вполне человеческой рукой. И голос Апрель произнес:
— Ну ты даешь, подруга!
Не сорвалась, вздохнула Катерина — и сама не поняла, с облегчением или с сожалением.
Лететь на спине дракона было и удобнее, и неудобнее, чем на собственных вороньих крыльях. Спина у змея оказалась ледяная, а шляпки болтов впивались в ноги и в ягодицы. Зато и воздушные ямы Витьке были нипочем, он проходил сквозь воздушные потоки, не замечая их. Ветер расчесал катины волосы — нетронутые ожогом, длинные, точно в юности. И лицо у нее стало таким же, как до пожара — щека ожила и глаз видел прекрасно. Может, и Кэт исчезла, и Китти? — то ли обрадовалась, то ли забеспокоилась Катерина. В этом мире чувства вообще не имели четкой окраски — они переходили друг в друга, ужас оборачивался блаженством, а раздраженное ожидание превращалось в радостное. Одно нипочем не хотело меняться — тревога. Катя беспокоилась. Она беспокоилась за себя и за сына, за несносную Апрель и за недотепу Анджея. А ведь были еще Наама и Тайгерм, то есть Мореход, двое непредсказуемых засранцев, которых так легко поймать и засунуть в проклятый заговоренный котел с могильной землей и гниющими останками…