Я долго не мог восстановить дыхание, затем отправился на поиски других мешков, понимая, что творю беспредельно немыслимые поступки. Они выстроились на одной линии, с интервалом в пять-десять метров, как раз по ходу яхты, пока она не стала на якорь. Я остервенело бил мешки ножом, будто именно они были причиной моих несчастий. Впрочем, именно так. На этой двадцати- или тридцатиметровой глубине я чувствовал себя, несмотря на холод, вполне комфортно. Мне никто не мешал в одиночку бороться со всей наркомафией Юго-Восточной Азии. Мои идеалы добра и справедливости получали глубинное и наиболее полное удовлетворение. Наконец я догадался использовать оружие. Я стрелял в контейнеры, пока не добил боезапас, после чего выбросил опустошенный автомат. Второй оставил, снова перейдя на нож. Я наносил свирепые удары. В глубокие раны проникала вода, острейшее лезвие без труда позволяло расправиться с полиэтиленовым коробом. Кокаин смешивался с солями океана, и рыбки, проплывающие мимо, сразу получали ломовой кайф, они вертели хвостами, метались, как угорелые, не понимая, что случилось. Я плыл дальше, за мной разгорались рыбьи оргии… Я изрезал семнадцать мешков, вернее, их наркотическое содержимое, я нарушил устойчивый физиологический и психиатрический баланс, нанес непоправимый ущерб океану, устроил мини-экологическую катастрофу. Силы покидали меня, я поплыл наверх, устало загребая, как жаба, объевшаяся червями. Где-то внизу тускло догорал фонарь, освещая место подводного побоища. Если здесь есть акулы, они обязательно приплывут на запах крови.

Я поплыл к яхте, предварительно выключив фонарь. Всплыл под кормой, рядом с гребными винтами, вдохнул морской воздух и тут услышал очень знакомый голос с кавказским акцентом.

— Непонятно, куда они пропали. Мундохаются… Свяжешься с этими узкоглазыми…

— Может, их акулы сожрали?

Я обомлел. И Мария здесь! Значит, вся компания в сборе. Но теперь преимущество за мной.

Они стояли со стороны якорной цепи — держали ее под контролем. Мне оставалось только незаметно пробраться на палубу и вернуть все долги или же получить по векселям — смотря что иметь в виду. Многое накопилось за эти дни. В голове не укладывалось…

Я добрым словом помянул Хонга, который снабдил меня веревкой с крюком. С первой попытки я зацепил его за поручни и, собрав последние силы, полез наверх. Мне удалось незаметно залезть на палубу, спрятаться в тени капитанского мостика.

— Что-то случилось, — встревоженно произнесла Мария. — А что, если там работает какая-нибудь морская полиция?

— Подводное МВД… — недовольно бросил Шамиль.

Скинув ласты, я перевел автомат в боевое положение. Сколько человек на борту? Капитан, помощник, моторист, радист, кок, три матроса — это максимум для яхты такого класса. После визита полиции оружие скорей всего спрятано. Но самое главное — за мной внезапность. Я пошел по другой стороне, мне оставалось пройти еще метров пять, длина палубы была около двадцати пяти метров, как сзади раздался голос:

— Что это за веревка здесь? И следы…

Я понял, что сейчас проиграю — в последний раз. В судьбе моей исчерпаны последние лимиты…

Я метнулся к носу яхты и увидел моих любимых врагов. Они не услышали — почувствовали меня.

— Привет, голубки! — сказал я хрипло. — Лапы в гору. Ну! И в каюту…

Шамиль медленно, будто раздумывая, поднял руки, Мария последовала его примеру. Раззаев первым вошел в каюту, за ним — она. Я плотно закрыл дверь и повернул щеколду.

Они неплохо смотрелись, будто обеспеченные молодожены в свадебном путешествии. Шома вырядился в белые брюки, светлую рубашку с выточкой и франтоватой жилеткой с золотой цепью. Он также отрастил модную щетинку. А Мария была в розовых шортиках, которые украшали ее стройные ноги, и облегающей футболочке с надписью «Pattaya». Все это я разглядел позже, а в то первое мгновение хотел лишь одного: насладиться страхом и растерянностью сладкой парочки.

Они стояли с поднятыми руками и напряженно ждали от меня дальнейших действий. Видимо, они считали, что со мной можно договориться. Я поразился их выдержке, и тут до меня дошло, что они не узнали меня в диверсанте с блестящей зеленой кожей. Я сорвал маску. И вот тут ужас исказил лицо Раззаева, он инстинктивно прикрыл лицо руками, Мария дико вскрикнула и рухнула без чувств. Смуглая кожа Шамиля стала серой, как сигаретный пепел, судороги исказили его губы, лицо покрылось испариной.

— Откуда… ты взялся?..

— Течением принесло.

— Что ты хочешь? — устало выдавил он, сразу сникнув и потеряв цветущий вид.

— А ты, мразь, не догадываешься? Во-первых, ты вернешь мне паспорт, деньги и билеты на обратный рейс, которые ты украл, как жалкий воришка.

— Хорошо. Я могу опустить руки?

— Да, только осторожно, чтобы не повредить себя. Эта штука стреляет отличными иголками.

Я взял со стола пластмассовую бутыль с фантой, приложился к ней, остатки вылил на голову Марии. Она что-то застонала, стала шевелиться, открыв глаза, села, прислонившись к стене.

Я подчеркнуто не глядел в ее сторону, хотя мне очень хотелось глянуть в ее глаза: чего там было более — мистического ужаса перед воскресшим покойником или желания хоть каким-то образом оправдаться передо мной? Впрочем, мне надо было следить за каждым движением Раззаева. Он открыл сейф, достал целлофановый пакет, свернутый прямоугольником, протянул мне.

— Разверни и положи на стол! — распорядился я.

В пакете лежал паспорт и обратный билет. Потом он достал объемную пачку стодолларовых купюр и бросил на стол.

— Здесь в десять раз больше… Ты забираешь их и прыгаешь туда, откуда пришел.

— Ах ты, мерзавец! — во мне все заклокотало. — Ты еще будешь мне условия ставить! Я все заберу, а тебя отправлю за борт с пачкой кокаина, чтобы приправить твое дерьмовое тело прежде, чем его сожрут акулы.

В дверь каюты постучали. Шамиль метнул быстрый волчий взгляд, затравленно блеснули глаза Марии. Кажется, даже в Первомайском ей не было так плохо. Там была хоть и жестокая, кровавая, но романтика войны. А здесь пришел палач. Палач — не психиатр, не священник и не собеседник. Ему недосуг слушать ваши жалобы. Ему пахать надо.