В предисловии я упоминала об истории слова «храбрость». Вообще говоря, слова со временем часто меняют значение, но многие полагают, что изменение смысла слова «храбрость» отражает культурный сдвиг, заглушивший женские голоса и истории. В конце 1990-х годов в Вермонте собрались 150 терапевтов, чтобы поговорить о храбрости и об эволюции значения этого слова. Элизабет Бернштейн, терапевт, одна из организаторов конференции, объяснила, что храбрость – это не только битвы с драконами, но и умение говорить себе правду и высказывать то, что думаешь.

Преподобная Джейн Спар, пресвитерианский священник и борец за права сексуальных меньшинств, также присутствовала на конференции. Преподобная Спар рассказала истории святого Георгия и святой Марты, чтобы проиллюстрировать разное понимание храбрости. Она объяснила, что святой Георгий победил дракона, потому что дракон был плохим, но святая Марта приручила дракона и подружилась с ним. «Такова феминистическая легенда, – сказала она. – Храбрость может означать – убить дракона. Но, возможно, она состоит также и в том, чтобы приручить свои страхи?»

Сьюзен, Кайла, Тереза, Сондра, Джиллиан и другие женщины – участницы интервью поразили меня своей откровенностью. Но, слушая их истории, я поняла, что это не просто откровенность: это – храбрость. Каждая из участниц решительно пошла навстречу своим страхам, чтобы мы могли научиться преодолевать свой стыд. Когда мы рассказываем наши истории, мы меняем мир. Понимаю, звучит пафосно, но я в это верю. Мы даже не представляем, как именно наша история может повлиять на жизнь другого человека: нашего ребенка, родителя, мужа или незнакомца, – который слышит ее в очереди или читает в книге.

Но храбрость, особенно ту повседневную храбрость, столь необходимую нам, чтобы говорить вслух о своем стыде, не так-то просто и легко приобрести. Нам говорят: «Просто расскажи, как это было, выговорись». На самом деле все сложнее. Иногда мы прекрасно понимаем, чем может грозить нам наша искренность, и осознаём последствия этих откровений. Когда мы дойдем до четырех элементов стыдоустойчивости, вы увидите, что многим приходится немало потрудиться, чтобы научиться откровенности. Иногда посочувствовать означает выслушать, а иногда – просто посидеть рядом, окунуться в страх, заставляющий человека молчать.

В своей статье о повседневной храбрости в жизни девочек и женщин Энни Роджерс пишет: «Мы можем понять, откуда взялась храбрость, если расскажем историю о том, как изменялся смысл этого слова [14]. За пять веков, с 1051 до 1490 года, понятие “храбрость” было отрезано от корней, связанных с сердцем и чувствами. Другими словами, храбрость постепенно перестала ассоциироваться с тем, что традиционная западная культура считает женскими качествами, и пришла к значению “черта характера, при которой человек встречает опасность без страха и не отступает перед ней”. Такое определение ассоциировалось со смелостью и героизмом мальчиков и мужчин. Слово постепенно теряло смыслы: храбрость девочек и женщин в западной культуре становилась незаметной».

Нет храбрости – мы не можем говорить о себе. Не говорим о себе – утрачиваем возможность переживать эмпатию и продвигаться к стыдоустойчивости.

Эмпатия – это умение или возможность погрузиться в собственный опыт, чтобы войти в контакт с опытом собеседника; сочувствие – это желание так поступать. Собирая материал для этой книги, я прочла о сочувствии все, что смогла найти. Однажды я заметила поразительное совпадение между рассказами моих женщин и работой американской буддистки Пемы Чодрон. В своей книге «Там, где страшно» («The Places That Scare You») [15] Чодрон пишет: «Когда мы начинаем сочувствовать, мы можем испугаться, что нам самим будет больно. Сочувствие – занятие рискованное. Нужно уметь расслабляться и осторожно продвигаться к тому, что нас страшит. Все дело в том, чтобы страдание, в которое мы погружаемся, не усиливалось до отвращения, чтобы страх смягчал нас, а не заставлял сопротивляться».

Когда мы слышим и видим, как кто-то рассказывает нам историю своего стыда, можем ли мы погрузиться в те болезненные переживания? Когда Эллисон, у которой мать покончила с собой, говорит нам о ее смерти и о том, что это значило для нее, сумеем ли мы разделить эту боль? Когда женщина говорит нам про сына-наркомана, мы сможем разделить ее позор? А вдруг нам захочется сменить тему или заняться утешениями? Если мы желаем открыть свое сердце и быть вместе с человеком, мы стремимся к практике сочувствия.

Я назвала это практикой, потому что полагаю, что сочувствие – это умение, в котором нужно постоянно практиковаться. Чодрон учит, что мы должны честно осознавать пределы своих возможностей и не ругать себя за срывы. «Мы должны храбро открываться страданию, не оправдывая и не проклиная себя. Когда мы раскрываем наше сердце нашей собственной скорби и скорби другого существа, нам может стать больно. И мы учимся сочувствию на наших неудачах так же, как и на случаях успеха. Взращивая в себе умение сочувствовать, мы исходим из всей цельности нашего опыта – наших страданий, эмпатии, нашей жестокости и ужаса. Иначе и быть не может. Сочувствие – это не отношения целителя и раненого. Это отношения равных. Только если мы знаем наши собственные темные стороны, мы сможем вынести темные стороны других. Сочувствие становится реальным, когда мы познаём наше общее, человеческое».