«Постоянно чувствую, что меня как мать все осуждают; будто я все делаю неправильно, недостаточно хорошо. Самое противное, когда другие мамочки начинают перемывать кости. Когда кто-нибудь из них смотрит на меня косо, меня аж дрожь пробирает».

«Я никому не рассказываю, что пережила, – не хочу, чтоб меня жалели или обсуждали. Легче держать свое прошлое при себе. От одной мысли о том, что меня могут осудить или обвинить за мое прошлое, у меня дыхание перехватывает».

«Никто не знает, насколько у нас с мужем испорчены отношения: если рассказать, то будут осуждать и его, и меня. Меня будут корить за то, что я от него не ухожу. Я постоянно вру и рассказываю сказки, чтобы все скрыть. Вру и чувствую себя оплеванной».

Знакомо? Большинству из нас – наверняка. Все мы в разной степени стремились к тому, чтобы чувствовать себя комфортно в обществе, где главное – соответствовать общепринятым ценностям и быть без изъяна. Нам знакомо и то болезненное, волной накатывающее чувство, когда мы буквально кожей ощущаем, что осуждают или высмеивают нашу внешность, работу, воспитание детей, то, как мы тратим деньги, нашу семью или жизненный опыт. И это происходит не только тогда, когда кто-то другой действительно унижает или осуждает нас; самый болезненный стыд – это самоистязание. Это постоянная неослабевающая борьба за то, чтобы ощутить себя принятым и достойным. Мы столько времени и сил тратим на то, чтобы убедиться в нашем соответствии всеобщим ожиданиям, на заботу о том, что подумают люди, что зачастую испытываем злость, страх или досаду. Иногда мы уже готовы согласиться с тем, что мы и на самом деле плохи, что мы, скорее всего, заслуживаем отвержения, которого так отчаянно боимся. Иногда же, наоборот, мы начинаем беситься, орем на супругов и детей без видимой причины, язвим в разговоре с другом или коллегой. И в том и в другом случае итог одинаков: мы измотаны, растеряны и одиноки. Мы тратим очень много времени и энергии, пытаясь разрешить проблемы, лежащие на поверхности, что редко приводит к важным, устойчивым изменениям. Когда же мы докапываемся до корней проблемы, то видим, что именно стыд заставляет нас ненавидеть свое тело, бояться отвержения, избегать риска, скрывать часть своей жизни или своего прошлого, которые, как нам кажется, могут осудить. Те же силы действуют, и когда мы ощущаем, что подвергают сомнению нашу способность быть матерью, или когда чувствуем себя слишком глупыми и необразованными, чтобы заявить о себе, выразить свое мнение. Пока мы не поймем, что главную роль здесь играет стыд, мы можем только подлакировать действительность. Но мы не заглушим старой пластинки у нас в голове, которая заводится снова и снова, терзая нас вариациями на тему «я какая-то не такая». Например, гадкое чувство, возникающее у нас во время работы или учебы, редко имеет отношение к нашим способностям, скорее – к этому подлому внутреннему голосу: «Да кто ты такая, чтобы…» Стыд заставляет нас придавать такую важную роль чужому мнению, что мы теряем себя, изо всех сил стараясь соответствовать всеобщим ожиданиям.

Когда годами изучаешь такую тему, как стыд, легко забыть, сколько людей ее просто не выносят, боятся ее. Мой муж часто напоминает мне, чтобы я не переживала, когда, представившись исследователем чувства стыда, я вижу мгновенно вытянувшиеся лица, как будто вдруг чем-то сильно завоняло. Пару лет назад произошел случай, благодаря которому я многое поняла о стыде и о том, что для выработки устойчивости к стыду очень важны храбрость и сочувствие.

Я летела в Кливленд читать лекцию в университете Кейс Вестерн Резерв. Только я устроилась у окна, как на сиденье у прохода плюхнулась крайне энергичная дама. Я видела ее в аэропорту, она без умолку болтала с другими пассажирами и работниками авиалинии. Устроив небольшую пробку в проходе, она наконец запихнула сумки под сиденье спереди, повернулась ко мне и представилась. Мы с минуту поговорили о погоде в Хьюстоне, а потом она спросила: «Ну а чем вы занимаетесь и зачем летите в Кливленд?» Как только самолет взлетел, я, слегка повысив голос, ответила: «Я – исследователь и лечу в Кейс читать лекцию». – «Вот здорово, – сказала она. – А что вы изучаете?» Все еще перекрикивая рев моторов, я наклонилась к ней и ответила: «Женщин и стыд». Глаза ее расширились, и она в восторге воскликнула: «Вау!» Потом наклонилась ко мне так, что верхняя часть ее тела нависла над сиденьем, расположенным между нами. «Женщина-эстет! Как интересно! Расскажите поподробнее!» К этому времени мотор уже работал тише. Я улыбнулась и сказала: «Не “эстет”, а “стыд”». – «Стыд?» – переспросила она упавшим голосом. «Да, – ответила я. – Я изучаю стыд и разные последствия его влияния на жизнь женщин». На этом наш разговор окончился. Дама отвела глаза и сказала, что ей надо передохнуть. Мы три часа сидели в своих креслах молча. Я то и дело чувствовала, что она украдкой поглядывает на меня и на экран моего ноутбука. Раз десять я в ответ поворачивалась к ней и приветливо улыбалась, но она немедленно притворялась спящей. Один раз она даже слегка всхрапнула, без сомнения, притворно, потому что она все время шевелила ногами. Когда я вернулась в Хьюстон, на обеде с коллегой, которая исследует насилие, мне не терпелось поведать ей историю с «эстетом» – уж она-то поймет, каково иногда приходится исследователю подобных тем! Мы посмеялись над тем, что «эстет», безусловно, интереснее, чем стыд, и она призналась, что большинство людей очень интересуются ее исследованиями и в самолете обычно ей самой приходится притворяться спящей. «Не понимаю, – сказала я. – И стыд, и насилие сейчас можно сравнить с эпидемией. Неужели люди думают, что стыд хуже?» Она минутку подумала и ответила: «Пожалуй, нет. Просто стыд – это безмолвная эпидемия. Люди понимают, что такое насилие, и могут говорить о нем. А стыда мы до сих пор боимся. Даже само слово нам неприятно. Ты изучаешь такую тему, о которой не принято было говорить. Стыд так же опасен, как насилие, но мы продолжаем притворяться, что его не существует».

Похоже, моя коллега была права: стыд – это безмолвная эпидемия. Эпидемия, потому что подвержены ей мы все. Безмолвная, потому что мы не можем или не хотим открыто говорить о стыде и изучать, как он влияет на нашу жизнь, семью и общество. Наше молчание загнало стыд в подполье, откуда он и просачивается теперь в нашу личную и общественную жизнь, коварно и незаметно разрушая ее. Когда-то социологи недопонимали и недооценивали проблему стыда, но теперь все больше исследователей и практиков изучают роль стыда в возникновении проблем, связанных с психическим здоровьем населения, таких как депрессии, тревожные расстройства, зависимости, расстройства пищевого поведения, моральное подавление, самоубийство, сексуальное оскорбление и все виды насилия, включая семейное [1] [1] .

Как и в случае с растущей эпидемией насилия, стыд стал для многих, странным образом, формой самозащиты и доступным источником развлечения. Брань и клевета вытеснили всенародные дискуссии о религии, политике и культуре. Мы апеллируем к стыду, чтобы муштровать, воспитывать и дисциплинировать наших детей. В телепрограммах самый высокий рейтинг у тех передач, где демонстрируют жестокие семейные сцены, интриги, склоки, бойкоты и публичные унижения. Мы стыдим других не только для того, чтобы защититься, но и для того, чтобы развлечься, – и при этом не можем понять, почему мир кажется таким недружелюбным, почему политика превратилась в кровавый спорт, почему дети становятся тревожными и напряженными, почему уровень массовой культуры упал ниже некуда и почему мы все чаще ощущаем одиночество и разобщенность.

Как и в случаях с другими эпидемиями, мы так погрязли в борьбе за себя и свою семью, что просто не видим связей, которые позволили бы нам разглядеть картину целиком, на некоторой дистанции. Мы не осознаем, насколько проблема огромна. Нам кажется, что это наши личные проблемы, связанные с самооценкой, а не серьезный порок общества.

Чтобы стало понятнее, как мы переживаем стыд, я познакомлю вас со Сьюзен, Кайлой, Терезой и Сондрой. У меня была возможность проинтервьюировать их дважды – в начале исследования и спустя несколько лет после того, как они начали практиковать стратегии стыдоустойчивости. На всем протяжении книги их истории будут развиваться, служа важными примерами того, как действенно, но и трудно практиковать храбрость, сочувствие и соединение.

Сьюзен, когда мы встретились, еще не было тридцати. Она уже три года как вышла замуж, ее дочери исполнился год. Сьюзен работала специалистом по лечебной физкультуре, любила свою работу, но уже год сидела дома с ребенком. В семье стало туговато с деньгами, и Сьюзен решила выйти на работу на неполный день. В интервью она вспоминала тот момент, когда ей показалось, что она наконец-то нашла подходящую работу. Она говорит, что пришла в восторг. Ей не только предложили частичную занятость по специальности: в церкви, которую она посещала, оказалось свободное место для ее дочки в программе «День маминых дел». Сьюзен не терпелось поделиться хорошей новостью, и она позвонила старшей сестре. Но вместо того чтобы поздравить ее, сестра сказала: «Не понимаю, зачем ты ее вообще рожала, если не собираешься воспитывать». «Мне, – вспоминает Сьюзен, – как будто под дых врезали. Я задохнулась. Это был полный кошмар. Моя первая мысль: “Я – плохая мать”. В тот же вечер я решила отклонить предложение».